— Здесь, по-моему, никто не курит, — сказал соотечественник, уже доставший спичку. — Может, выйдем или отойдем куда-нибудь?
Славица усмехнулась углом рта, «возьмем выпить?» — Взглянула на югослава, и они пошли. А Раечку тем временем позвали на выступление. Она несколько раз разинула рот, будто говоря «вау! вау!», и побежала.
— Я тебя никогда раньше не видел, — сказал югослав.
— Я стараюсь поменьше общаться с нашими. Всегда одно и то же. И все кончается руганью. Разделением на лагеря. Коммунисты, антикоммунисты. А сейчас все стали сербы, хорваты, мусульмане, босняки… Ну, там-то понятно, у них война. А здесь…
Они вышли уже из залы, прошли коридор мимо туалетов и завернули в следующий, более прохладный — он, видимо, вел на улицу. В самом конце его, действительно перед дверью эмёрдженси экзит[21], стояли пирамиды стульев и в небольшой как бы нише — стол. Югослав зажег и поднес Славице спичку. Она не прикуривала и смотрела на него. Он дунул на спичку, бросил и приблизился к Славе, заставляя ее сделать несколько шагов назад, в нишу, к столу. Славица быстро как-то успела подумать, даже сравнить, что вот, Раечка там сейчас выступает, а она, Слава… тоже вроде выступления, тоже вроде для того, чтобы получить одобрительные аплодисменты… Она, впрочем, была уже достаточно пьяна, чтобы, не анализируя и не сравнивая, просто — обвить ногой поясницу югослава, стянувшего с нее колготки до колен, потом стянувшего вообще одну половину, положившего ее на спину на стол — смотреть, как ее ебут. И оттого что волосы его были набриолинены, она не обнимала его за шею, и его лицо не было близко, и оттого что она не знала его имени — он был просто самец и от этого было хорошо. Получалось, что не именно он, а вообще как бы мужчина: берет ее, принимает, ебёт, одобряет.
Оттого что был страх — кто-нибудь мог прийти, — все произошло быстро, и югослав только нежно-извиняюще как-то поцеловал ее, кончив. Она тихонько засмеялась, натягивая колготки — надо было пойти в туалет, взять салфетку, югослав оказался спермообильным «давно не ебался, может», — посмотрев на него, уже в застегнутых брюках, наигранно сказала: «А где же спички?» Они оба усмехнулись, выкурили по сигарете и пошли обратно.
— Ты возвращайся в зал, я зайду в туалет… Встретимся. — Славица потрепала его по плечу и скрылась за дверью.
Повизгивания Раисы заглушала музыка, которую почему-то не выключили на ее выступление. Когда Славица появилась в зале, из репродукторов раздался вопль Раечки уже без музыкального сопровождения.
— …русские! Мы вас любим! И хотим быть, как вы! Мы хотим быть вами!
Слава захохотала, подходя к бару-столу армянина. Там уже стояли русские-советские и несколько эмигрантов третьей волны. Армянин дал ей бокал, и Слава почти моментально опустошила его — у нее была жажда: хотелось пить и хотелось еще больше опьянеть, чтобы не думать, что она делает… Прибежавшая Раечка была раскрасневшейся и возбужденной.
— Раюшка! Ну, ты им дала! Вот это я понимаю речь! — Один из эмигрантов лез к Речел целоваться. — Не хорошо только обманывать. Я тебе звоню, звоню…
— Я же вам сказала, что очень занята!
— Знаю я, чем ты занимаешься… — Эмигрант взял бокал с приготовленным уже напитком, не дав армянину положить в него лед.
— Что вы имеете в виду? Да, я выбрала эксайтинг лайф[22]. Но я не блядь! — Раечка красиво взмахнула волосами и, повернувшись, ушла.
Из репродукторов полилась мелодия «Коробушки», и на «сцену» выкатилась женщина-шар. Миша тем временем готовился к своему сольному номеру — он залпом выпил два бокала вина и настраивал балалайку. Не успела задыхающаяся «бедная» Наташа отплясать, как он выбежал на «сцену» и рванул струны балалайки под аккомпанемент фортепьяно. «Мун шайн брайтли» — успел Миша выкрикнуть перед своим номером. В пассаже, где он обычно сбивался — аккомпаниатор даже шею вытянул, — Миша напряг все мышцы, крякнул и не сделал ошибку. Среди публики, видимо, было не мало тех, кто когда-то посещал «Мишу» и знал этот коронный номер хозяина. Не услышав обычных ляпсусов, зрители горячо приветствовали Мишу. Тот был в восторге и, закончив «Светит месяц», вырвал микро из стойки и запел «Гори-гори!»