2
Настоящий суши-бар, как сказала она, «не для позеров», находился почти в даунтауне, на Первой улице, переходящей в Беверли бульвар.
Входя в «Хамаёши», казалось, что входишь в предбанник. Температура резко отличалась от уличной (хотя и зимой в Лос-Анджелесе пар не шел изо рта…), эта теплота, смешанная с тонким запахом еды, сразу облепляла лицо. Особенно глаза. Они будто ояпонивались.
Бар был занят шумными и чем больше выпивающими, тем шумнее, японцами, забывшими о заповедях самураев, и пару посадили в заднюю залу. Они все равно могли слышать команды по-японски — «хай! си ма са! орегато! хай!» — и музыку с вечным соло сентиментального саксофона.
Она сняла норку и бросила на соседний, пустой, полукруг дивана. Вильяму нравилась эта ее блузка. Она будто вторая кожа вторила движениям чуть приподнимающейся от дыхания груди. Девушка делала большие круглые взмахи — янтарное шампанское ткани лилось вниз по руке, — убирая со лба волосы. Она выпила одну за другой две маленькие чашечки сакэ.
— Каким образом ты там оказался, Даглас?
Он не знал еще, нравится ли ему ее манера называть его по фамилии. Но ему было куда лучше здесь, с ней вдвоем.
— Я слежу за всевозможными русскими мероприятиями в городе… А что, ты тоже там была…
— Ох, это моя болезнь, если хочешь. Каждый раз я надеюсь, что будет что-то новое, другое… Глупо. На здоровье! — Она приподняла высокий стакан с пивом. — Откуда ты знаешь русский?
Маленькая японка принесла им дощечку с сашими.
— Я могу сказать, что русский для меня тоже что-то вроде ахиллесовой пяты. Мой отец родился в России.
Смешивая горчицу с соевым соусом и облизывая палочки, югославская девушка поглядывала на Вильяма. «Он вполне может быть славянином — со своими широкими скулами, с широко расставленными глазами…» Он был светлым, и темно-зеленый свитер с чуть преувеличенными плечами очень шел ему, подчеркивая зелень глаз. Славица улыбалась, приподняв левую бровь — «Одето ли у него что-нибудь под свитером?» Две острые косточки ключиц виднелись над воротом. Она откинулась на спинку дивана, все так же играя палочками. У нее был странный маникюр — длинные ногти были покрашены перламутрово-синим лаком только посередине.
— Ты родился в Америке?.. Зачем тебе быть русским? В России все не хотят быть русскими или мечтают о родственнике за границей. Русский эмигрант, русский язык… на котором нечего читать в современной литературе. А классиков ты наверняка читал по-английски. А?
Вильям сделал вид, что не заметил ее насмешливости.
— Говорить по-русски для меня вроде долга перед отцом. Ну и вроде последней связи с ним. Он сам стопроцентный американец, но никогда не забывает свои корни и очень сентиментален по этому поводу. И… так как моя мать с ним развелась, чего я никогда не одобрял, я поддерживаю его присутствие тем, что говорю по-русски. Ух, длинная речь…
— Ничего. Но твоя мать… она, должно быть, не очень довольна?
— Она недовольна… она нервная. Она сама никогда не одобряла свой развод… Хотя ее муж, мой отчим, классный мужчина. И женаты они уже десять лет. Развод с моим отцом был ее великим шахом — как принято говорить в семье.
Славица курила. Вильям не очень любил курящих.
Вообще, он заметил, что почти все, что она делала, он не любит в людях — громкий смех, то, что она много пьет… Но он либо не обращал внимания, либо его это не злило в ней. Она как-то все делала по-своему. Он мог даже сказать, что ему нравится. Он слегка запутался.
— Ты замужем, Маша-Слава?
— Была. Три раза! Откуда твой отец из России?
— Родился в Москве, а в 31 году, по счастливой случайности, когда ему было всего пять лет, его родителям удалось уехать. Сначала в Европу, потом сюда, в Штаты. Они долго жили на восточном побережье. Но я-то родился уже здесь, в эЛ.Эй.
— Наверняка ты в детстве ходил в русскую церковь на Аргайл. Да?
Вильям кивнул. Японка принесла им еще сакэ. Славица встала и пошла к туалету. Вильям посмотрел на нее сзади и будто только сейчас увидел ее полностью. Так он все время смотрел на ее верхний торс. Она была в узкой юбке, на высоких каблуках. Он взглянул на сидение — не оставила ли она чего-то, будто ей чего-то не хватало. Но нет, неотъемлемого женского атрибута, сумочки, у нее не было.
К туалету вели три ступеньки. Когда девушка поднималась по ним, ее бедра сделали зигзагообразное движение. Вильям подумал, что именно это хотел увидеть — ее бедра, грушеобразные ягодицы, делающие зигзаг. Вправо, влево, вправо… Она скрылась за дверью. Он почему-то подумал о Вуди Алене. У того в фильме подросток наблюдал бы за большим задом женщины — зигзаг! — и это было бы объяснением, по Фрейду, его тяги к женщинам-мамам во взрослом возрасте. Вильям отмахнулся от сравнения. Она не была с большим задом, он терпеть не мог Вуди Алена. И вообще он хотел делать с ней love… Он выпил пива и подумал, что хотел бы выебать ее.