— Да, я… — я замолкаю, делая вид, что собираю вещи, пока собираюсь с духом. Я еще не говорила Сесилии, над чем работаю, особенно потому, что, учитывая мой творческий ступор, это может ни к чему не привести. — Я сейчас очень загружена. — Заканчиваю я так же неубедительно, как отрицала свидание. Лашель снова поджимает губы.
— Точно?
Я надеваю сумку через плечо, расправляю перед платья. Сегодня без принта — вдруг Рид их не выносит. Сам он наверняка снова появится в форме школьной команды дебатов. Платье-футболка изумрудного оттенка — Сибби всегда говорит, что он подчеркивает мои светло-каштановые волосы — джинсовка сверху. Надо было подумать, не будут ли его раздражать эмалированные значки и пуговицы на передних карманах. На одном из значков надпись: «Нью-Йорк для чудаков», который явно не очарует Рида, учитывая, что нью-йоркское чудачество занимает первое место в его списке причин ненавидеть этот город.
Я поднимаю взгляд, Сесилия и Лашель уставились на меня с недоумением, возможно, из-за моей непривычной молчаливости. Они хорошие друзья: где-то пять лет назад Лашель сходила на мастер-класс Сесилии по каллиграфии и так быстро всему научилась, что теперь они часто вместе работают. И в целом общаются. Обе замужем с детьми, хотя подростки Сесилии старше. Вместе у них возникает эта магия каллиграфии — мягкость, уверенность и стабильность, благодаря которым они создают нечто прекрасное, касаясь пером бумаги. Ни прерывистых линий, ни пауз, чтобы стереть и начать сначала.
Снова чувствую укол одиночества, тоски. Я зашла сюда за компанией, хотела сбежать от этого шуршания. Но теперь даже простой светский разговор кажется риском: нельзя говорить о Риде, не рассказав, как мы познакомились, — а это совершенно недопустимо. Я пока не могу говорить о проекте, и мне стыдно за свой творческий ступор.
— Абсолютно точно, — задорно отвечаю я.
Сесилия пожимает плечами и отодвигает стул рядом с Лашель.
— Не буду пока отказывать, на всякий случай.
— Она передумает, — говорит Лашель, смотря на меня с улыбкой, и подмигивает. — Сейчас у нее одно свидание на уме.
Сесилия замирает в полуприседе, глаза ее загораются:
— Ух ты, свидание? Как мило!
Женатые люди всегда говорят «как мило», узнав о чьем-то свидании. Как будто после 86 % свиданий в этом городе тебе не хочется поклясться самой себе на крови, что ты больше ни с одним мужчиной не свяжешься.
— Это не свидание. — Я вложила в эту фразу столько убедительности, сколько смогла, с тех пор как вошла в магазин. Сидя, Сесилия тычет Лашель в бок, и обе смотрят на меня, улыбаясь. Добродушно закатываю глаза и смотрю время на телефоне. Я еще успеваю, но нервы за время в магазине не успокоились.
— Возьму этот Tombow, запишешь на мой счет? — спрашиваю Сесилию, бросая ручку в сумку.
— Не вопрос, — отвечает она, а сама уже тянется за новым листом бумаги, на которой писала Лашель.
— Увидимся, — говорю я, выходя из-за стола.
— Мэг. — Лашель останавливает меня почти в центре магазина. — Кто-то в курсе, куда ты идешь?
Я застываю на месте. Хотелось бы ответить ей без раздумий. Но от этого маленького жеста заботы — этого шифра дружбы, которая всегда предполагает защиту, — у меня слезы встают в глазах. Я быстро глотаю их и с широкой улыбкой оборачиваюсь.
— Да, разумеется, — вру я. Но из чувства благодарности добавляю: — Променад. Общественное место, все такое.
— Ну, веселись! — кричит она. Они с Сесилией уже склонили головы над чернилами. Не знаю, удастся ли мне в жизни еще раз испытать легкость и тепло подобной дружбы.
Открывая дверь, слышу звонкий смех Сесилии, и на меня накатывает то же одиночество, что и все эти месяцы.
«Шурх», — закрывается за мной дверь.
И все же я на шесть минут раньше времени.
На улице Монтаг много людей: погода теплая, светит солнце, и все ходят с изумленным видом, говорящим: «Ничего себе, дождь наконец прекратился». Я смотрю не на знаки — будто боюсь спугнуть их до встречи с Ридом, — а на людей. Прохожу мимо кафе Häagen-Dazs, мужчина внутри смотрит на свой шоколадный коктейль, как жених на вошедшую в церковь невесту. Девочка радостно размахивает их сцепленными с мамой руками и лижет мороженое в рожке — треть его уже у нее на щеках и на футболке. Пара пожилых мужчин стоит у входа, прищуриваясь, чтобы прочитать меню на витрине. Мужчина пониже восклицает:
— У них есть клаб-сэндвич. Ты любишь клабсэндвичи!