— Придурок, смотри на дорогу! — Уверена, мужчина его не услышал, но неожиданность самой фразы вырывает меня из угнетающих размышлений.
— Вау… — говорю я, вытаращив глаза. — Ты назвал того дядьку придурком!
Румянец, которого я так ждала тем вечером в магазине, теперь слабо, но все же проступил на внешнем своде скул Рида.
— В смысле, я не ожидала услышать от тебя слово «придурок». — Он недоверчиво хмурит бровь, и я поясняю: — Я думала, твои ругательства будут… не знаю. «Подлец», «недомерок». Старомодные такие.
— Почему это? — Его тон все еще равнодушный, но в глазах мелькает интерес, а рука все еще держит меня за локоть, который, по-видимому, стал моей новой эрогенной зоной.
Я пожимаю плечами, убирая его руку. Наверное, не стоит упоминать «Антологию драмы».
— Ты прозвучал как настоящий ньюйоркец.
Мышцы его челюсти дрогнули.
— Ты говорила, здесь много чего можно посмотреть.
— Да, точно! — слишком радостно восклицаю я и даю ему листок, уже без лишней радости. Нахмурив брови, он рассматривает его.
— Надо поменять первые три с последними двумя. Так рациональнее, — говорит он.
Я заглядываю в листок через плечо Рида, затем смотрю на карту в телефоне. Точно. Он прав.
— Это было грубо, — вдруг произносит он, я смотрю на него. У него усталые глаза, их яркая пронзительная голубизна побледнела. — То слово.
Я улыбаюсь, потому что знаю, о чем он: это слово я нарисовала в воображении прямым шрифтом без засечек, как только Рид его произнес.
«Придурок». Но делаю вид, что не поняла.
— Значит, рациональнее? — переспрашиваю я, драматично округлив глаза.
Кажется, он рад тому, что я решила обойти тему, на его лице появляется и тут же исчезает черточка. Напряжение между нами от этого не спадает, но становится гораздо более выносимым. В голове сразу всплывают воспоминания из школы, когда учитель говорит классу разделиться на пары, то есть те самые минуты, когда чувствуешь, что рядом за партой находится совершенно незнакомый человек, хотя вы целый год просидели всего в нескольких рядах друг от друга.
Начало прогулки неплохое, честно. Первые три знака — действительно рационально! — все еще на месте. Самый первый из них простоват — не более чем разноразмерные базовые глифы, но второй и третий то, что надо, — огромные, рукописные баннеры на торцах кирпичных зданий и рекламные вывески одна на другой, все в разном стиле, с разными шрифтами. В обоих случаях мы топчемся на краю тротуара, чтобы не преграждать путь, и я делаю снимки, стараясь не мешать прохожим. Так мы находим свой общий ритм, в котором проходим еще несколько точек по списку. Рид даже пару раз взял у меня телефон, чтобы сделать фото под лучшим углом; с его ростом и длинными руками это намного легче. Иногда, чтобы подобраться ближе, он переходит улицу или вытягивается во весь рост за припаркованной машиной. Когда мы разговариваем, я спокойна и сосредоточенна — он спрашивает, как называются разные стили леттеринга и просит объяснить какой-то термин, обозначающий часть буквы. В какой-то момент я даже в шутку советую ему посмотреть мои короткие видеоуроки для начинающих, даю свою визитку и предлагаю заглянуть на мой сайт. Рид смотрит на карточку, разглядывая ее аккуратный дизайн, и внутри у меня что-то трепещет, сама не знаю почему. Как будто я подглядываю за очень интимной сценой, прямо как та, когда я нашла его визитку в магазине.
Он бережно кладет ее во внутренний карман пиджака, хлопнув по нему один раз с такой серьезностью, будто и вправду собирается посмотреть мои видео, и я заливаюсь румянцем в польщении. Однако примерно на шестом по счету знаке события начинают принимать неприятный оборот. Две вывески подряд не находятся — либо я ошиблась с адресом, либо их закрыли чем-то сверху. А следующий сильно выцвел и стал нечитаем. После того мой знак ателье, на который я так надеялась, — не знаю, в чем дело, но ничто из окружающего ни капли не похоже на фотографию из интернета. Снова смотрю на карту, приближаю место в режиме съемки со спутника; прошу Рида посмотреть в другом приложении с картами. Я в панике и растерянности, так что Рид предлагает пойти дальше.
Ко всему прочему тротуары постепенно заполняются народом. Стоять в сторонке, никому не мешая, становится уже не так просто. И так зажатый Рид становится даже более зажатым; он взвинченный и напряженный — «Я ненавижу Нью-Йорк», — и я тоже начинаю нервничать. Замечаю знаки не из списка, думаю, надо ли останавливаться, а затем с трудом могу сосредоточиться на нашем маршруте. Пока мы гуляли, небо еще больше посерело, оно стало, как серые дома, нависающие со всех сторон, и разглядеть знаки стало значительно труднее. На углу 6-й и 36-й авеню есть вывеска, на которую я наткнулась в чьем-то блоге, но, подойдя ближе, я ужаснулась: там, где ее видно, она вся выцвела, а строительные леса вокруг мешают смотреть. Шум невыносимый: грохот, скрежет металла — унизительно. Нам с Ридом приходится кричать друг другу, обсуждая, под каким углом вывеску видно лучше. Один раз мы в полнейшем непонимании развернулись и направились в противоположные друг от друга стороны. Мне пришлось потянуть его за рукав, чтобы провести за собой по огражденному тоннелем тротуару, поближе к вывеске. Мы идем, и шум усиливается, даже кости вибрируют, а воздух внутри нагрелся от проходящих мимо людей. Мы выходим, я оборачиваюсь на Рида и вижу, как сильно стиснуты его челюсти. Наверное, он прошел так весь тоннель.