А Грейнджер, продумывая стратегию очередного сражения, верила, что он выживет. Она просто верила в него, как и всегда. Ушел подростковый максимализм, и осталась лишь очищенная болью в костях от Круцио и именами на надгробиях любовь. Ничуть не простая и не понятная, но такая непритворная, намертво въевшаяся в артерии и не требующая каких-либо условностей.
Теперь же он каждый вторник присылал ей семнадцать пионов ее любимого сорта{?}[Moon river], напоминая о месяцах, что они были вместе. И она знала, насколько трудно их было достать в это время года.
Месяц назад Гермиона готова была сказать ему «да» еще в первую минуту, когда поймала взглядом чарующие глаза цвета февральского неба. Ей не нужно было время для того, чтобы понять, что она к нему чувствует, ей нужно было остыть, прежде чем снова бросаться в омут с головой. Нужно было протрезветь от его пьянящего мысли голоса, очистить свой разум и понять, смогут ли они быть вместе в нынешней системе координат.
***
Париж — не город любви. Это город бесконечного поиска, творческих надежд, опьяняющего вдохновения и свежих багетов. Город, в котором хочется просыпаться и хочется засыпать. Париж — город тонкого чувства стиля, неосуждаемых измен и необычайной легкости. Город с множеством лиц: дорогими магазинами, беспечным весельем, камерной музыкой, уличными шлюхами, беспросветной нищетой и трущобами, приправленными флером поэзии. Город композиторов и иммигрантов.
Хотя любовь тут все же есть, бродит рядом с Монмартром, где ее имя написано на трехстах одиннадцати языках.
Магический Париж мало чем отличается от магловского, но прямо-таки диаметрально противоположен такой родной слуху Англии. Волшебники предпочитают жить на магловской территории по совершенно понятным причинам — эстетической и финансовой. Французские семьи, можно подумать, изначально лишены этого предубеждения, предпочитая наслаждаться красивыми видами, ненавязчиво пользоваться чужими изобретениями и утолять жажду терпкими бургундскими винами. Их миры гораздо ближе друг другу, чем это когда-нибудь будет в Туманном Альбионе. Магический Париж — город, где талант ценится больше родословной.
Они ориентируются среди маленьких улочек, зная, где именно расположены точки для аппарации, прячут волшебные палочки в необъятных карманах плащей и мастерски умеют объяснять соседям то, почему к их окнам летает такое количество сов. Они живут так всю жизнь, ничуть не считая это чем-то странным или фантастическим, реагируя на удивление друзей из других стран с откровенной скукой с примесью пренебрежения.
Именно поэтому сейчас Гермиона почти бежала по улице, пытаясь не ударить никого сумкой, отпрыгивающей от ее бедра, как мячик от стены в сквоше, ужасно опаздывая на выставку молодого и многообещающего волшебника Мануэля Фелипе Кастильо, только что открывшуюся в магловском районе. Повезло, что ее платье с шифоновыми вставками на предплечьях доходило до колен, иначе внезапный порыв ветра открыл бы миру то, что следовало бы открывать мужчине на страстном рандеву, а не продавцам поддельных сумок на пересечении улиц Вожирар и Борроме.
Наконец, оказавшись на месте, она взяла шампанское с фуршетного стола при входе и сделала глоток, пытаясь утолить сухость в горле и успокоить дыхание от незапланированной пробежки в ботильонах. Помещение делилось на несколько залов, часть из которых была скрыта магией, и, чтобы найти вход в другую зону, надо было точно знать, куда идти.
В магловской части выставлялись работы Анны-Луизы Пикард, Гермиона не была знакома ни с ней, ни с ее творчеством, хотя на первый взгляд талант у художницы какой-никакой, но был. Красочные мазки, экспрессивно разбросанные по углам холста, довольно четко передавали настроение автора.
Свободной рукой взяв канапе, которое так настойчиво предлагал возникший перед ней официант, она отправила его в рот, не ожидая, что вкус рыбы окажется до такой степени омерзительным. Судя по всему, эту рыбу долгое время истязали, отдавая ей весь залежалый корм, что был у рыбаков в закромах, и она, решив, что месть — блюдо, которое подают холодным, воплотила свой дьявольский план уже после собственной смерти, заставив Гермиону стремительно выплюнуть остатки канапе в салфетку и обратиться к пожилой паре, рассматривающей картину прямо рядом с ней:
— Désolé, vous-savez… sont les toilettes?{?}[— Извините, вы не знаете, где здесь туалет?]
На что француженка поджала губы и, небрежным жестом указав на противоположную стену, взяла под руку спутника, и двинулась дальше, переключаясь на следующий экспонат.
Гермиона резко повернулась в сторону, бесцеремонно влетев в чью-то грудь.
— Спустя год ты все так же плохо говоришь по-французски? Как ты выживаешь в этом городе?
Ей не надо было поднимать голову для того, чтобы узнать этот язвительный тон по первым же протяжным нотам.
— Не всем так легко даются языки, — любезно пояснила она, мысленно коря себя за то, что забыла обновить чары перевода.
Драко, посмотрев поверх ее макушки, пока она отвлеклась, убирая на поднос с пустой посудой салфетку с злосчастным бутербродом, произнес:
— Я надеюсь, что ты смотрела на эту картину так долго, потому что пыталась разглядеть в ней хоть что-нибудь хорошее?
— Мне стоило догадаться, что ты можешь здесь появиться.
— Могла бы и сама меня пригласить, — с едва заметной обвинительной интонацией сказал он, чуть наклонив голову к плечу.
— Я думала, ты до сих пор в Англии.
— Я не собираюсь уезжать на столь долгий срок без тебя.
— Ты же в курсе, что навязчивость — это эмоциональное насилие? — пряча улыбку за бокалом шампанского, она повернулась обратно к картине.
— Это не навязчивость, а упорство. И не в том случае, когда второй человек хочет того же самого.
— А вот уверенность спустя годы точно осталась при тебе.
Он сделал небольшой шаг вперед, но его вполне хватило, чтобы теперь стоять к ней непозволительно близко. Не настолько, чтобы вызвать возмущение в приличном обществе, но так, чтобы она без каких-либо усилий чувствовала его дыхание где-то в районе затылка.
— Я намерен исправить ошибки, и ты — основной пункт этого плана, Гермиона.
По прошествии минуты немного напряженного молчания Драко решил направить разговор в более безопасное русло:
— Эмоциональное насилие — это скорее то, на что я сейчас смотрю.
— Ты ничего не понимаешь в живописи, — фыркнула в ответ Грейнджер, перекидывая свои выпрямленные волосы с плеча назад.
— Нарцисса рисовала почти половину жизни, поверь мне, я знаю о предмете разговора достаточно.
— Ты же не рисуешь сам, какое право тогда имеешь критиковать? — поворачиваясь на него с таким знакомым вызовом в глазах.
— Я знаю то, как получаются такие картины, и знаю то, как они должны получаться. Все мы можем брать в руки кисть и хорошо рисовать по шаблонам, для этого не нужно наличие таланта. По-настоящему талантливый художник — тот, кто обладает прекрасной техникой рисования, но у которого отсутствуют границы для его творчества.
Снова посмотрев на картину, она вздохнула, не желая принимать его оскорбительное для художника мнение.
— Пожалуй, это не лучшая ее работа.
— Не лучшая? Пожалуй, ей стоит подумать о другом способе зарабатывать себе на жизнь.
Оглядев остальную часть зала и удостоверившись, что тут нет ничего стоящего, Малфой произнес:
— Пора посмотреть на то, ради чего мы, собственно, сюда пришли.
И, почти невесомо положив руку ей на талию, чуть подтолкнул к стене, декорированной искусственным мхом, с едва заметной нишей в конце.