– Это было нечто! – возбужденно зашептал он. – Я думал, он возьмет тебя прямо на этом столе!
– Серьезно? – Лена нервно пригладила волосы: ей мерещилось, что они стоят дыбом, словно их долго натирали эбонитовой палочкой.
– А то! Химия в чистом виде! – И он изобразил звук взрыва, а потом нарисовал в воздухе нечто вроде ядерного гриба. – Это прорыв! Значит, я теперь могу получить кого угодно? Анджелину Джоли… – Никита мечтательно прикрыл глаза. Вид у него при этом был такой придурочно-блаженный, будто по подбородку вот-вот потечет струйкой слюна.
– Ну да, как только она зарегится в «SeeU» – так сразу! – настал Ленин черед источать сарказм. – И ты готов усыновить кучу ее детей?
– Ты права, – вздохнул Кобзев. – Надо начинать с чего-то реального. Даже не знаю… Бузова? Так-то она симпатичная, но не сказать, что прям Эйнштейн. Зато без комплексов. Или вот Ходченкова – вполне ничего. Старовата, конечно… Что думаешь?
Если начистоту, Лена думала о том, что в следующий раз, прежде чем ввязаться в какой-нибудь не в меру инновационный проект, она обязательно убедится, не является ли ее партнер полным и непроходимым кретином. Фетисову трудно было назвать ярой феминисткой, однако сейчас ей захотелось поджечь лифчик и швырнуть его в похотливую физиономию Кобзева.
– Я думаю, – произнесла она наконец, мысленно сосчитав до десяти и обратно, чтобы немного успокоиться и не наговорить гадостей, – что ты чуть-чуть, просто самую малость охренел. Где ты, и где – Ходченкова?!
– Вот это поворот! – Никита откинулся на спинку кресла. – Тебе, значит, можно заиметь Томского, а мне надо выбрать кого попроще? Ты, знаешь, тоже такой себе трофей!
– Это другое. Томского я люблю по-настоящему. – Она перешла на шепот. – И уже давно! Он умный, талантливый, смелый…
– А можно уточнить, что конкретно: ум, талант или смелость ты пожирала глазами, когда он стоял вот здесь? Вела себя, как самка оленя в брачный период. – Кобзев скривился. – Двойные стандарты, вот как это называется!
Лена не стала возражать. Отчасти потому, что голова еще гудела после вчерашнего, как после свадьбы двоюродного брата в Воронеже, и от споров становилось только хуже, отчасти – потому что теоретически, возможно, если сделать совсем крошечное допущение, Кобзев был прав. Ну, только слегка – и только очень теоретически.
– Ладно, – нехотя сдалась Лена. – В конце концов, мы боролись за равные возможности. Надо идти к Вайцу.
– Может, сразу к Томскому? – Никита поиграл бровями. – Вы же без пяти минут любовники. Он от тебя любую идею примет на ура. Или ты боишься, что он набросится на тебя безо всяких прелюдий?
– А ты не знаешь, в аптеках еще продают бром? – Лена поправила очки. – Причешись. – Она кивнула на его творческую взлохмаченность. – И вперед. Парламентером.
– Это мой стиль. – Кобзев обиженно надулся и встал. – И чтоб ты знала, Вайц с его лысиной о такой шевелюре только мечтает!
Вообще-то Никита выглядел не так уж и плохо. Лена привыкла к нему, потому что он все время был рядом, под рукой, и трудно было оценить его со стороны. Не слишком худой – но и не так чтобы полный. Без восхитительной мускулатуры Томского – так ведь это дело наживное. Ну и потом, не всем женщинам нужен парень с фигурой античного полубога. Зато Никита умел обаятельно улыбаться, а еще у него были неприлично длинные для мужчины ресницы. И вечно растрепанные темные волосы придавали ему какого-то озорного мальчишечьего шарма. Так что какая-нибудь кинодива вполне могла бы влюбиться в него. По крайней мере, до тех пор, пока он не откроет рот.
Впрочем, сейчас болтливость Кобзева была Лене на руку. Если направить его словоблудие на Вайца, а не на невинных женщин, результат может быть впечатляющим. И Фетисова отправилась с другом к начальнику, чтобы лично засвидетельствовать начало своего восхождения на IT-олимп.
Вайц пребывал в неожиданно воодушевленном состоянии. Чертил что-то на флипчарте с таким оживленным видом, что Лена с Никитой в нерешительности переглянулись: войти или подождать, пока Дмитрий Яковлевич не вернется на свою привычную орбиту занудства и педантизма? Если бы Лена сейчас увидела Вайца впервые, то приняла бы его за художника: таким безумным огнем горели его асфальтово-серые глаза, и с такой экспрессией порхала рука с маркером над ватманом.
Стучаться не пришлось: стеклянная дверь, и без того служившая сомнительным укрытием, сейчас и вовсе была распахнута. Еще один тревожный звоночек – обычно Вайц предпочитал максимально отгораживаться от коллег.