Остановился на верхней ступеньке, мельком взглянул на часы. Не сомневаясь и не рассуждая, я устремилась наверх.
- Здравствуйте!
Взмахнула книгой, которую держала в руке. Писатель взглянул на меня прищурившись, и я была поражена странностью этого взгляда. Глаза мне показались разными: один карий, а другой словно без зрачка. Отстраненное, холодное лицо не выражало абсолютно ничего, ни одной эмоции, ни тени любопытства, не лицо, но маска пришельца, даже не пытавшегося изображать обычного землянина.
Мы зашагали в сторону подземного перехода.
- Я представляла вас в очках, - пробормотала я, чтоб нарушить молчание.
- С очками покончено -- коротко ответил писатель.
Позже, несколько лет спустя я напомнила ему наш первый разговор, и Чулаки неуверенно ответил, что вероятно, в то время он носил контактные линзы.
А тогда мы продолжали молча шагать под моросящим ленинградским дождем вдоль мрачных кирпичных заводских стен. Сумрачный, словно из черно-белого кино, дождливый день, мутное серебро фонарей в мокром асфальте, глухие, высокие стены, и этот загадочный, далекий человек в кепке и плаще. Тогда мне показалось, что все это уже когда-то со мной происходило..
В проходной завода Азимут нас ждала интеллигентного вида дама, заведующая библиотекой, она, как и положено библиотекарям, куталась в пушистый шарф и судя по всему была простужена.
- Это Анечка, моя протеже -- представил меня Михаил Михайлович. Поднявшись на этаж или два выше, прошли в небольшую комнату с высокими окнами, заставленную столами и креслами. Радушные сотрудники предложили нам чай. Чулаки, взял чашку, и откинувшись на спинку дивана, закинув ногу на ногу, непринужденно беседовал с дамами, как с давними знакомыми. А я сидя на краешке стула, прислушивалась к звукам, доносившимся из соседнего зала, грохоту стульев, неравномерному гулу собравшихся на вечер читателей.
Прошли туда, и Михаил Михайлович занял почетное место за столом, на котором, как и полагалось, стоял графин с водой и стакан, я же забралась в дальний угол и затерялась среди слушателей.
Заведующая библиотекой представила Михаила Михайловича как известного ленинградского писателя, человека энциклопедических знаний, которому можно задавать вопросы на любые интересующие темы. К моему изумлению, читательская аудитория оказалась более подготовленной и осведомленной, чем я, и буквально засыпала его вопросами о "Теноре", о "Прекрасной земле", о "Приключенце". Я торопливо записывала в блокнот названия новых для меня произведений.
Чулаки сказал, что у него закончен роман о душевнобольных с Пряжки, и что этот роман, он надеется, в ближайшее время будет опубликован. Но для нас он принес другую повесть из которой прочтет отрывок.
В течение получаса мы сидели замерев, слушая тихий, с едва уловимой сипловатостью, голос автора, то место из "Каскадера", где главный герой ночью один в шторм купался в море.
.....Когда разделся, торопливость сразу исчезла. Медленно, расслабленной походкой подошел он к тому рубежу, где обессилев остановилась вода, подождал. Очередная волна опрокинулась, и он сразу побежал вперед. Глубина быстро росла, да и встречный поток тормозил, но все же он успел занять позицию примерно в двух метрах от невидимого порога, о который спотыкались приходящие с моря волны.
И вот уже над ним нависла очередная. Она оказалась из больших - чему Рюрик только обрадовался, - с большой веселей! Оттолкнувшись, он бросился стрелой и вонзился втело волны. Сразу же позади послышался, (а в воде слышит вся поверхность кожи) тяжелый удар, водные вихри стали выкручивать ноги...
В зале стояла тишина. Закончив чтение, Михаил Михайлович пояснил, что работа над повестью закончена и в скором времени повесть будет опубликована. Снова посыпались вопросы. Я из своего угла тоже подала голос:
- Скажите, чьи ощущения вы описали? Собственные или с чьих-то слов?
Втайне мне не верилось, что этот интеллигентный писатель в очках, скорее хрупкого, но никак не атлетического сложения, отважился бы на такой подвиг. Чулаки уклончиво ответил: "Нууу.. почти каждый из нас купался в море хотя бы раз в жизни". В зале послышался смешок, я смутилась, села на место, а беседа со слушателями продолжалась.
Позже, спустя несколько лет, я напомнила Михаилу Михайловичу свой первый вопрос, и получила исчерпывающий ответ. Да, он действительно купался ночью в шторм, и именно свои переживания он описал в повести. Еще я узнала, что он действительно подрабатывал каскадером, в те времена работа трюкачей была внештатной и часто студенты или спортсмены за недорого исполняли эту закулисную, но рисковую роль.
Творческий вечер подошел к концу, писателю аплодировали, и по пути к метро я спросила, доволен ли он встречей с читателями. Чулаки задумчиво кивнул. Мы шли по темной, пустынной улице и мокрый ветер обдувал мое разгоряченное лицо. Спустились по эскалатору вниз, и уже в электричке я, вспомнив про автограф, стала поспешно доставать из сумочки книгу.
- Подпишу в следующий раз -- ответил Чулаки, обращаясь в пустоту. Его взгляд был отстранен, и все время, пока мы были рядом, я ощущала разделяющую нас непреодолимую преграду. Пассажиры метро все вместе взятые, казалось, были ближе и понятнее чем этот писатель.
И вот он выходит: высокий и прямой, недосягаемый и загадочный, с таким же холодным лицом и ничего не выражающим взглядом как и до встречи, а я остаюсь в вагоне, мне нужно ехать дальше.
- Ну, что ж Анечка, звони.
Обычная, стандартная фраза тактичного человека, нечаянно брошенная при прощании, - воодушевляет меня. Я снова спешу поймать его на слове.
- А можно? Я обязательно позвоню!
Все началось с солнца,
Все началось с огня,
Вечности лед тронулся
Ночь отделилась от дня..* - здесь и далее стихи М. Чулаки.
Спустя месяц или два состоялся творческий вечер Михаила Чулаки в ДК Ленсовета, организованный Обществом Книголюбов. И снова полный зал, замерев, слушал чтение отрывка из рукописи, снова откровенная беседа с писателем, который всем своим обликом и нестандартным, независимым мышлением казался немножко пришельцем из другого мира. После окончания вечера народ ринулся в фойе, где развернулась торговля редкими изданиями, но я вместе с другими читателями, волнуясь и сжимая в руке "Книгу радости, книгу печали", уже стояла на сцене в очереди за первым в жизни автографом от любимого писателя: "Анечке на память о знакомстве".
глава 2.
1987, 1988гг
Дворец молодежи.
С этой поры моя жизнь потекла не ровной линией, но пунктирами долгожданных моментов, от одной встречи с писателем до другой. В то время творческие вечера бывали часто, несколько раз в год я, забросив все дела, неслась то в ДК Ленсовета, то в клуб железнодорожников, то в заводскую библиотеку. Везде Чулаки ожидал триумф, везде его засыпали вопросами, долго аплодировали, а в конце вечера всегда выстраивалась очередь желающих получить автограф.
В Доме Писателя на улице Воинова Чулаки читал отрывок из "Гаврилиады", в котором от лица юного героя рассказывалось о блокадном Ленинграде. Смелый отрывок, откровенный. На недоверчиво- ироничный вопрос из зала: не придумал ли автор сюжет про обкомовскую столовую с пирожными на столах?, - Михаил Михайлович спокойно ответил: "Сюжет взят из правдивого рассказа близкого друга". Потом пошли записки. Целый ворох записок. Чулаки рассеянно взял первую попавшую: "Легко ли вам пишется?" "Да, легко. Если писателю пишется трудно, то ему не следует этим заниматься, значит, это плохой писатель. Мне пишется легко, и я считаю себя хорошим писателем" - последовал невозмутимый ответ. Не скрывая восторга, я тут же захлопала, и читатели поддержали меня громкими аплодисментами.