И вот мы снова в глазной клинике, поднимаемся на 6 этаж, занимаем очередь в диагностический кабинет.
- Ну, как вам вспоминается пребывание здесь?
- Да, провел целых три недели вместо пяти дней. Такой неожиданный отдых.
- Отдых?!
Я несколько озадачена таким ответом. Получается, что пребывание в больнице, несмотря на неудачные операции и жуткие, почти садистские процедуры, - является для моего писателя отдыхом. Я в недоумении, но молчу. Чулаки вдруг сообщает, что намерен оперировать и другой глаз. "Стоит ли, - возражаю я испуганно, - вдруг снова будут осложнения?!" Тут же, спохватившись, достаю из сумочки маленькую, но красиво оформленную книгу "Вятка. Легенды, сказания, подземные ходы и клады".
- Вот, взгляните, какой подарок я вам привезла.
Михаил Михайлович тут же начинает листать книжку, при этом буквально носом водит по страницам. Книга увлекает его, особенно то место, где рассказывается о кладе Емельяна Пугачева. Я уже не рада, мне хочется говорить с писателем, но он углубился в чтение, и, кажется, забыл обо мне. "Это ваша книга, - напоминаю я, трогая моего кумира за рукав, - прочитаете ее дома, в спокойной обстановке"
Когда Чулаки возвращается с обследования, - смотрю на него с надеждой. Оказалось, напрасно: эффект от операции минимальный, глаз как не видел, так и не видит, разве что чуть-чуть расплывчато, но при чтении и при работе за компьютером он не участвует.
Спускаемся на лифте вниз, и, не сговариваясь, поворачиваем в сторону распахнутых дверей столовой. Встаем в очередь, набираем снеди и садимся за тот же, знакомый столик, в центре зала. Стараюсь подложить Михаилу Михайловичу со своей тарелки, все время мне кажется, что он скромничает и остается голодным. За обедом рассказываю о Вятке, о том, как отмечали юбилей, стараюсь рассмешить, развеселить писателя. Я люблю свою Вятку и всех родных и знакомых, они такие милые, настоящие русские люди, чья простота вовсе не хуже воровства. Худшими стали мы, недоверчивые, развращенные ложью и лицемерием, разучившиеся воспринимать искренность.
Запомнился рассказ брата. Однажды, глубокой ночью, его разбудил звонок в квартиру. Брат сонный, в трусах, пошел отрывать, спросил: кто? Услышал в ответ: соседи. Володя открыл дверь и увидел на пороге молодую, изрядно выпившую даму. Она попросила в долг 50 рублей и объяснила, что деньги нужны на водку, и что у нее сегодня день рождения. Брат поздравил ее, но извинился и денег не дал. Женщина ушла. А утром брат вспомнил, что действительно, это была соседка, только из другого подъезда, спросонья он ее не узнал и пожалел, что отказал человеку в просьбе. Ну, разве может такое произойти в Питере?
После обеда колесим без цели. Я выруливаю в сторону Васильевского и загадочно говорю:
- Сейчас сходим в музей, в котором, уверена, вы не были ни разу.
Держу курс в сторону ничем не приметной речки Смоленки, больше похожей на широкий ручей, извилистые, не облагороженные берега которого, огорожены чугунной оградой. - и вскоре паркуюсь возле приземистого здания эпохи соцреализма. Мне помнится, что в далекой Вятке, в еще более далеком детстве -- мой детский сад размещался точно в таком же типовом двухэтажном здании, окруженном глухим забором. За калиткой забора находились площадки для игр, качели, навес со скамеечками для прогулок в непогоду, а внутри помещения -- зал с гигантским аквариумом, пианино, множество цветов, веранда для сна. В группах -- ковры, куклы в половину детского роста, кукольная мебель, -- все для развития и счастливого детства. Но почему от этих воспоминаний мне становится так тоскливо и неуютно, а здание бывшего детского сада, с яркой вывеской "Музей кукол "Потешные промыслы" - не вызывает во мне ностальгии?
- Здесь могли находиться мои авторские работы "Невеста" и "Хозяйка медной горы". - сообщаю я гордо. - Уже была договоренность с директором, но судьба кукол сложилась иначе: они уехали за океан, в Штаты, и были проданы с аукциона.
Вот незадача, музей закрыт, именно сегодня здесь выходной. Тогда Чулаки предлагает прогуляться по Лютеранскому кладбищу, что находится поблизости. Медленно бредем по запорошенным снегом дорожкам, оставляя две пары одиноких следов, крупных - его и мелких - моих. Узнаю, что лютеране и католики - лютые враги, но вот здесь, в России, среди повального православия они хотя бы на кладбище, но смогли примириться: могилы лютеран и католиков почти вперемешку.
Мы замерзли, гуляя между надгробий, устали от снежного белого однообразия, и я предлагаю съездить в оранжерею, что находится на Шпалерной. Когда-то летом я ходила пешком к Князь-Владимирскому собору, и по дороге зашла отдохнуть в эту самую оранжерею, маленький зеленый оазис среди каменных просек. Запомнились гигантские пальмы, цветочные композиции и уютные скамейки возле игрушечного пруда.
Вошли, и сразу вдохнули влажный, теплый воздух с терпким запахом земли и экзотическим ароматом цветов. Но вот досада, пройти к пруду и сесть на скамейку нельзя, в центральную часть оранжереи вход перекрыт натянутой лентой. И правильно: на улице зима, каждому захочется зайти в этот летний тропический уголок, тем более, что вход бесплатный, пусти народ, - как слоны в посудной лавке все истопчут, изломают, и растениям будет плохо дышать от нашествия толпы в шубах и дубленках.
Мы постояли на дозволенной территории, при этом я посоветовала писателю снять очки и как можно дольше смотреть на буйную зелень, считая это полезным для зрения. Я достала из сумочки фотоаппарат и мы попросили, чтоб нас сфотографировали, но как оказалось позже - снимки, сделанные против света, не получились к моей большой досаде.
Перед уходом я предложила Михаилу Михайловичу купить для Нины цветов, и он ответил, что недавно их кошки погрызли толстянку. "Но дарить цветы в горшках - плохая примета" "Ерунда, если и дарить цветы - то только в горшках!" Мы покупаем толстянку, и теперь наш путь лежит в Металлострой.
- Езди осторожнее, не гоняй.
- Я люблю тебя.
Глава 16.
Весна 2002.
Крестовский остров.
Пен-клуб.
Из чего состоит обычная любовь двух обычных, ничем не примечательных людей? Из симпатии, из расположения к внешности, буйства гормонов, туманящих разум, из желания покорить, поработить, завладеть, познать... из желания иметь дивиденды с душевных, физических и материальных затрат. Любовь к кумиру, - иная. О такой любви написала Шарлотта Бронтэ: "В те дни я не видела Бога за его созданием, ибо из этого создания я сотворила себе кумира".
В марте едем на Крестовский остров, - так захотел писатель. Закрадывается мысль: наверное, он пишет роман, и ему необходимо увидеть коттеджи нуворишей, чтоб проникнуться атмосферой роскоши.
Тихая, пустая дорожка, посыпанная гравием, вьется вдоль реки. Вот красивое место: с одной стороны река, с другой - пруд с утками, возле пруда - белая ротонда. Пахнет талым снегом и прелыми листьями. Я невольно притормаживаю: выйдем? Мой спутник отрицательно качает головой. В машине тепло, уютно, а там, у пруда, зябко и сыро.
Пьем горячий чай из термоса, говорим о литературе, о кино.
- Почему вы не пишете сценарии, вам не кажется, что из "Примуса" получился бы отличный фильм серий на пять-шесть?