Чулаки молчит, а потом, глядя в пол неуверенно бормочет, что все не так, что "ни единый волос..." Несомненно, он верил в высший разум, иначе не написал бы таких произведений как "Харон", "Большой футбол Господень", в которых мысленно спорил с Создателем, возмущаясь несовершенством мира и указывая на несправедливость, царившую на земле.
Но и Создатель не оставлял этого незаурядного человека без своего внимания.
Об этом говорит интересный и странный эпизод, над которым мы оба долго смеялись, (сейчас жалею, что не расспросила о мелких подробностях).
Однажды в отделение Союза Писателей позвонил незнакомец и сказал, что ему необходимо встретиться с писателем Михаилом Чулаки. Осведомился о часах приема и попросил выделить ему время для беседы. Чулаки поинтересовался, по какому вопросу, и мужчина начал пространно рассказывать о написанной им рукописи, которую никто не может оценить по достоинству. А главное, о том, что ему приснился сон, и в этом сне он говорил с Богом, и Бог его направил к писателю Чулаки, убедив, что именно этот человек поймет, проникнется и, оценив его труд, поможет опубликовать сей, важный для всего человечества, трактат.
Михаил Михайлович бесстрастно выслушал звонившего, и в своем стиле, холодно, но иронично ответил: "Конечно же, я не могу не принять посетителя со столь высокой рекомендацией" (дословно). Незнакомец пришел в назначенное время и выложил на стол внушительных размеров, растрепанную папку, с неразборчиво, от руки исписанными страницами. Михаил Михайлович испугался, что все это ему предстоит прочесть и рецензировать. Открыв случайную страницу, он начал читать. А пока читал - думал, как выйти из нелепого положения и избавиться от посетителя.
- Вам следует исправить ошибки, вдвое сократить текст, откорректировать, и тогда разговор будет более конкретным. - С такими словами Чулаки захлопнул и вернул посетителю объемную папку. Незадачливый автор ушел обескураженный. Переделывать столь кропотливый труд было куда труднее, чем написать изначально. Больше Михаил Михайлович его не видел.
- О чем была рукопись? - поинтересовалась я
- Не помню. Шизоидный бред, - с усмешкой ответил писатель.
Я задумалась.
- Это неспроста. Скорее всего Бог дал вам знак: он знаком с вашими атеистическими статьями и решил подшутить над ними, уравняв их с шизоидным бредом неадекватного посетителя, - я так понимаю.
Михаил Михайлович, слушая меня, некоторое время напряженно молчал. Пауза угрожающе затягивалась, я уже пожалела о сказанном и ругала себя, ожидая молчаливого гнева, быть может такого же, как после критики "Большого футбола", но Чулаки вдруг непринужденно рассмеялся. Как это важно, вовремя рассмеяться, принять условия игры и адекватно парировать -- вот высшая мудрость. Если мы сами всю жизнь заняты играми (Он поиграл, да и бросил ее, беременную. Доигралась девка! Эти красиво играли свадьбу, а тот вовремя сыграл в ящик, и больше не будет играть на нервах родных и близких. Отечественная война, в которой русские потеряли 6 млн человек, но выиграли, оказывается была всего лишь игрой!) - то почему бы нам, сотворенным по образу и подобию, не смириться с тем, что мы есть объекты чьих-то игр?
Самое интересное в этой истории то, что автор рукописи до разговора с Богом о писателе Чулаки никогда не слышал и произведений его не читал.
Лето 2002 было очень жарким. Я много ждала от этого лета, и оно мне много обещало. С писателем мы встречались все чаще, наши отношения становились все теплее и доверительнее. А однажды мы ехали в машине, и мне показалось, что я умру, если немедленно не прикоснусь к нему. Останавливаемся на красный, и я протягиваю к писателю руку. Он берет ее, подносит к губам и целует, целует, еще и еще. Я смотрю и не верю своим глазам: где обычные отстраненность и холодность? В его лице вижу нежность, и радость, и покой - я не узнаю моего писателя. Думаю, не каждая женщина испытала такое счастливое потрясение.
В этот вечер мы прощались как обычно, но не совсем.
- До свидания.
- Не спеши, езди осторожно.
- Я люблю тебя.
- Я люблю тебя тоже.
Человек одинок, как консервная банка:
В кожу, как в жесть впаян,
Душа -- это деньги в подвалах банка
Достать попробуешь -- паника..
Нет, нельзя просить и молить Бога! Никогда и ни о чем, ибо дар небес может оказаться для вас слишком высок и неподъемен..
Через несколько дней звонок:
- Анечка, завтра мне нужно съездить на Пряжку, если ты не против.
На следующий день ближе к вечеру мчусь в Металлострой, жду писателя на главной аллее, при повороте с трассы. Мысленно представляю, как мы с Михаилом Михайловичем поедем в Коломну, в знаменитую больницу, где он когда-то работал, фантазирую, строю догадки: не иначе, сотрудники решили пригласить бывшего врача для выступления. Но оказалось, писателя ждали в музее-квартире Александра Блока, на Декабристов, 57. Здесь проходили Коломенские чтения. Чулаки должен был выступить с историческим рассказом о больнице.
На место мы приехали с небольшим опозданием. Вошли в парадную ничем не приметного, мрачного дома, нас встречает смотрительница, приглашает пройти в небольшой зал на первом этаже, где уже сидит народ и слушает лектора. Все места заняты, и для нас приносят дополнительно два стула. Усаживаемся. Нам дают листок бумаги со списком присутствующих и просят оставить свои автографы.
Я здесь впервые, рассеянно озираюсь и так же рассеянно слушаю лектора. Но увлекательный, в мельчайших подробностях рассказ Владимира Герасимова о Коломне, невольно захватывает. А когда речь зашла о самом старом дубе, который по преданию еще помнил Екатерину Великую, я не выдержала и, тронув Михаила Михайловича за рукав, зашептала:
- Съездим на Мойку? Найдем этот древний дуб?
Чулаки ничего не ответил.
Докладчик закончил выступление, и следующая очередь была за писателем. На афише я видела программу вечера, там была графа: "М. Чулаки. Рассказ врача с Пряжки"
Чулаки встал, занял место лектора, и спокойным, ровным голосом начал свою речь с того, что поблагодарил Владимира Васильевича за интересное повествование, и добавил, что завидует его энциклопедическим знаниям. Затем подробно, без всяких конспектов, он стал рассказывать о возникновении первой в городе больнице для душевнобольных, о своей работе, коллегах-врачах, о традициях, о московской и петербургской школе психиатрии. Оказывается, москвичи ставя диагноз, чаще делали заключение в пользу шизофрении, в то время как питерцы склонялись к "реактивным психозам". Предвидя вопросы, Чулаки сообщил, что за все время своей работы не видел никаких диссидентов, только обычных больных, про которых существует мнение, будто душевная болезнь сродни гениальности. Все это не так, никакой гениальности, а просто деградирующая личность - и ничего более. Интересно было услышать, что его самого коллеги считали профессионалом в своем деле, но легкомысленно относящимся к обязанностям врача.
Я скользнула взглядом по лицам слушателей, и увидела заинтересованность и неподдельный интерес. После выступления Михаилу Михайловичу еще пришлось отвечать на вопросы, только после этого он освободился и тут же сказал: "Уходим". Я робко предложила посетить музей Блока, но Чулаки за руку тянул меня на улицу.
Сели в машину и поехали на Мойку искать старый дуб. Во дворе дома номер 108 росло много старых тополей и еще больше деревьев лежало на земле в распиленном виде. Мы стали плутать, огибая невысокие здания и сворачивая в закоулки и тупики.
- Вот, вот этот дуб! - воскликнула я, увидев величественное дерево, стоявшее особняком, в одиночестве на небольшой дворовой площадке. Казалось, его крона уходила под самые небеса, а кора была похожа на растрескавшийся черный камень.