Михаил Михайлович смотрел на дерево, плотнее прижав к глазам очки, а я ходила вокруг, гладя руками ствол. Вдруг явственно услышала: "Не трогай меня! Уйди! Оставьте меня в покое!" Вообще, место здесь было невеселое, мрачное: и помойка неподалеку, и стоянка машин. Тут же, у подножия дуба, мы обнаружили свежие следы от костра, разбросанные головешки. Э, да здесь, похоже, любят собираться бомжи. Наверное, в этот момент, мы оба подумали об одном и том же: как было бы неплохо огородить дуб и сделать надпись о том, что это уникальное дерево должно охраняться как исторический памятник.
Статью Михаила Михайловича, под названием "У дуба дубля нет" опубликовали в "Известиях", но подумалось, вряд ли администраторы нашего города откликнутся на нее.
(Откликнулись. Добавлю от себя, что несколько лет спустя я снова приехала на Мойку 108, и увидела, что территория закрыта, во двор попасть невозможно. Упросила случайного прохожего, местного жителя впустить меня, и хотя из-за множества заборов и ворот с кодовыми замками, к дубу подойти не удалось , - удалось разглядеть: величественный дуб, огороженный металлической решеткой с табличкой на ограде, - стоял на прежнем месте).
Это был замечательный день, 24 июня 2002 года, настолько замечательный, что даже тогда я вполне сознавала, что абсолютно счастлива.
А уже 9 сентября в доме Блока состоялся вечер памяти Михаила Чулаки под названием "Прощай, зеленая Пряжка!" Я вошла в тот же зал, где мы совсем недавно сидели рядом, вздрогнула, увидев на рояле большой черно-белый портрет в траурной рамке, мое сознание долго отказывалось понять, что происходит. Зал был полон народу, все вспоминали писателя добрым словом. Слушали ауди, смотрели видео-кассеты. Запомнился и потряс рассказ Бориса Никольского о том, как за три дня до гибели, в редакцию Невы Чулаки отправил по мейл-почте для публикации новую работу под названием "Некролог".
Запомнились стихи поэтессы Галины Гампер:
Вошел, отмечен Тем, в кого не верит,
Не верует тем паче -
Тонок, тих
И так по-близорукому пригрядчив...
Собой почти не занимает места,
Верней,
Пространства в общем разговоре -
Князь Мышкин,
Только внутренне пружинист,
А, может,
В крайней точки амплитуды,
И Робеспьер, ну, в общем, якобинец,
Но на славянский лад -
Замах душевный
Сбивает шаг и комкает ряды. (Галина Гампер)
Глава 19
Лето 2002.
В первых числах июля звонок:
- Анечка, со мной произошел смешной случай, в общем, я лежу в больнице -- голос спокойный, ироничный, - снова на Учебном, 3, но на сей раз в хирургии. Похоже, будут удалять желчный пузырь. Лег еще в пятницу, а на выходные меня отпускали домой.
Выяснять, почему он не сказал о своих проблемах раньше, я не стала, и без того было ясно, что не хотел беспокоить. Ответила в его духе, коротко:
- Сегодня же приеду, постараюсь пораньше.
Но пораньше не получилось, задержали домашние дела, и пробки на дорогах, и дальний путь в Озерки. Так что на место я приехала только под вечер. И вот я в той же больнице, в том же отделении, на том же этаже. В палате Михаил Михайлович лежит один, остальные кровати стоят аккуратно заправленными. Просторно и тихо, теплые солнечные блики на стенах и полу, за приоткрытой балконной дверью стайка голубей устроила возню, воркуют, хлопают крыльями.
- Что случилось, Чулаки?
Выкладываю на тумбочку продукты, газеты, новый, взамен сломанного, плейер, к плейру - кассеты со средневековыми кельсткими балладами.
- Ничего страшного, чувствовал все время изжогу после еды, обследовался, сказали: камни в желчном, если прооперировать сейчас, то можно обойтись лапаротомией.
- Под наркозом?
- Да, под общим.
- Ну, Михаил Михайлович. - я в недоумении - Знаю, что есть наркоманы, но оказывается, бывают и наркозоманы, - это мой Чулаки.
Мы смеемся, хотя ситуация вовсе не смешная, и даже странная. Получается, что за год с небольшим мой писатель третий раз лежит в больнице, и каждый раз операция, каждый раз наркоз (в центре зрения - трижды!)! Вспоминаю, что после неудачной попытки улучшить зрение в Глазном Центре, Чулаки говорил, как хорошо, что не решил оперировать оба глаза сразу, а уже примерно через месяц после выписки заявил: "Наверное, буду оперировать второй глаз" Я тогда ответила: "Стоит ли, очень большой риск, можно лишиться последнего зрения".
Сижу у писателя допоздна. Операция на следующий день. Созваниваемся с Ниной и она сообщает, что моя помощь больше не нужна, приезжать в больницу не следует. Но уже на следующий день после операции я рядом с моим кумиром. Михаил Михайлович чувствует себя хорошо, ходит, читает. На столе лежит книга Якова Гордина, исторический роман. Удивительно. Исторические романы Чулаки обычно критикует, авторов упрекает: негоже описывать чужую внутреннюю жизнь исторической личности с реальным именем и фамилией. Тем более, полагает Михаил Михайлович, никто не имеет права отождествлять себя с известными всему миру гениями, писать о них романы. Зря Толстой взялся за образы Кутузова или Наполеона, а Тынянов не имел права художественно описывать Пушкина...
В палате писатель по-прежнему один, дверь балкона приоткрыта, легкий ветерок треплет занавеску.
- Пора выписываться, Чулаки, взгляни за окно, какое лето!
У меня прекрасное настроение, я со смехом кружусь и мой кумир глядя на меня улыбается. А когда сажусь на край постели, - протягивает мне руку.
- Дать газету? Почитать?
Он отрицательно качает головой.
Я целую его руку, глажу мягкие седые волосы.
- Мой циничный мудрец, мой Ледяной Король..
Чулаки задумчиво произносит:
- А знаешь, где-то на Востоке есть такая реликвия: волос с головы порока Мухаммеда, всего один волос и все ему поклоняются! Вот что значит родиться в нужное время в нужном месте.
- Что поделать, дорогой писатель, вы не пророк Мухаммед, хотя с вашими заповедями в "Отшельнике" я вполне согласна. Вы - наш классик. Замечательный, талантливый, которого все любят, читают. Кому, как не вам знать, что печатное слово -- это маленькое бессмертие. Быть сотворцом Божьим -- это ли не счастье? Вам ли роптать?
Чулаки лежит, закрыв глаза, мне кажется, он о чем-то напряженно думает. Касаясь его лба, шепчу:
- Если б я могла заглянуть в твои мысли. Мой звездный странник.
При этих словах Чулаки вздрагивает, открывает глаза и смотрит на меня пристально. Мне показалось, что-то напугало его. Звездный странник -- это из "Харона". Размышляю: а ведь много лет назад меня к писателю толкнуло то же самое провидение, что и деда с шизоидной рукописью! "Хотела инопланетянина? Получай! Единственного звездного странника во всей Солнечной системе. Он это, не сомневайся" А я и не сомневаюсь. Начинаю обычную болтовню:
- Знаете, что я вспомнила? Давным-давно я работала в пионерском лагере, на юге. Не знаю, помните ли вы тот телефонный звонок? Я позвонила вам и спросила, способны ли вы на безумные поступки? Спросила в надежде, что вы согласитесь приехать ко мне. Глупо, нелепо, самонадеянно.. Не успела я закончить фразу, как вы, дорогой писатель, рявкнули в трубку: "Нет!" И вот сейчас, много лет спустя, я снова спрашиваю вас: вы способны на безумный поступок?
Чулаки лукаво щурится: "Смотря на какой"
В день выписки я отношу медсестрам коробку с пирожными: "Спасибо вам за нашего Михаила Михайловича!" Чуть позже приезжает Нина, привозит книги в подарок врачам. Все бы хорошо, но я смотрю за окно и вижу моросящий мелкий дождик, а у моей машины еще утром сломались щетки. Как же мы доберемся? Некоторое время ждем. Но тучи только сгущаются, небо опускается над городом все ниже, окутывает туманом крыши домов, и надежды на прояснение нет.