Вскоре в шикарном председательском кабинете писательского дома произошла передача полномочий. Взволнованный Арро, с благословения своего совета, поздравил Чулаки с новой ответственной должностью. Чулаки казался гораздо менее взволнованным, чем Арро, и произнес лишь самые необходимые слова, причем без всякого выражения, после чего умолк, не ощущая при этом никакого дискомфорта. Члены совета ждали от этого акта значительно большего и озадаченно переглядывались: "Все? А как же?.." А вот так! Новый начальник их явно больше не задерживал, более того -- казалось, забыл о них! Арро все-таки задержался, не веря в происходящее... ну не может так быть! Все-таки он отдал должность, которая так много значила для него -- и для всего Союза писателей! Сколько бурных собраний, сколько интриг и вражды -- и совсем новую удалось создать жизнь... надо же что-то сказать друг другу душевное? Чулаки явно не склонен был к излияниям -- он сидел молча и невозмутимо.
-- Слушай, Миша... можно мне позвонить? -- произнес единственное, что пришло в голову, Арро, стоя в кабинете, который еще четверть часа назад был его.
Чулаки не ответил и не кивнул, вовсе не среагировал, словно в комнате он был один. Арро вышел в отчаянии и как нормальный человек сильно тогда напился, столкнувшись с одной из неразрешимых загадок: кому же он отдал власть?
Примерно так же обошелся Чулаки и с остальными. С времен борьбы с силами реакции осталась привычка к бурному общению, кабинет при Арро гудел. Теперь -- некоторые еще залетали по привычке туда, бурно "взрывались", но, встретив отрешенный взгляд нового хозяина, осекались. В конце концов кто-то, не выдержав, сказал, что за время перестройки и борьбы они привыкли тут к коллегиальному принятию решений -- собирается ли Чулаки продолжать в этом духе? "Нет", -- после долгой паузы последовал глухой ответ, без каких-либо разъяснений и эмоций. Кончилась прежняя вольница, эпоха бури и натиска, началось... что?........."
Узкая, крутая лестница, вьющаяся вокруг штольни лифта старинного, в виде внушительной, гранитной глыбы, здания - напоминала тесный проход внутри египетской пирамиды. Сердце мое стучало, как много лет назад, когда я еще была робкой, маленькой, слишком погрязшей в будничной семейной рутине и болезненно зависимой от непробиваемого кумира, женщиной. Ничтожная, как я смела тогда самонадеянно претендовать на внимание такого человека?!
Длинный коридор с блестящим паркетом и невнятными репродукциями на стенах. Тихо и благородно. Стараюсь ступать бесшумно. Высокая дверь комнаты, где ведется прием, приоткрыта. Вхожу без стука, не могу сдержать улыбку: "Здравствуйте!", - и не дождавшись приглашения, сажусь на стул, стоявший посередине кабинета, закинув ногу на ногу. На мне строгое, черное пальто, шарф, перчатки, а выражение лица, как мне виделось со стороны, в высшей степени невозмутимое и спокойное. Чулаки, близоруко щурясь и откровенно разглядывая меня, тихо поздоровался, и я заметила выступившие на его щеках алые пятна смущения.
Мой писатель! Он совершенно не изменился! Тот же умный, проницательно-пронзительный взгляд, то же замкнуто-отрешенное лицо человека не от мира сего. Так же строен, подтянут. Несколько незначительных приветливых фраз, и кратковременное состояние робости отхлынуло, словно и не было этих долгих лет, оборвавших и без того хрупкую связь кумира и его восторженной поклонницы. В кабинет то и дело входили сотрудники или посетители, разговор наш из ничего не значащих фраз постоянно прерывался, но я раскрепостилась совершенно и мне казалось, что душа моя после долгого странствования и поиска, наконец достигла цели, обрела дом и покой и радость.
Поток посетителей иссяк. Чулаки начал складывать бумаги, снял с вешалки кожаное пальто, которое я помнила еще с первой встречи, надел кепку. Я следила за каждым его движением, продолжая сидеть, словно в легком опьянении. Спохватившись, вскочила. После сумрака лифтовой штольни, Невский оглушил нас ослепительной суетой. На Большой Морской, среди тесно припаркованных авто, отыскали затерявшийся малиновый Гольф, и я, включив зажигание, лукаво спросила: "Не боитесь дамы за рулем?"
- Нет - как всегда кратко ответил мой кумир.
Видя в глазах писателя немой вопрос, я пояснила, что машина моя собственная, да, купила сама, и еще для мужа куплен автомобиль поскромнее, за рулем я недавно, но вождение доставляет мне несказанное удовольствие. "На дороге, особенно в пробке, как в загадочном лабиринте, постоянно разгадываешь и придумываешь, куда бы втиснуться и куда тебя вынесет поток, и если ребус решается благополучно, если выбираешься из затора одной из первых -- то ощущаешь себя победительницей". Поспешно выложила писателю все, о чем мечтала сказать за долгие годы нашего необщения. О том, как часто видела его по телевидению в политических дебатах и литературных передачах, о художественном фильме "Шутка", поставленном по мотивам его рассказов, и о том, какие звездные актеры снимались в этой картине, (сам Смоктуновский!). На вопрос о должности Председателя Комиссии по Правам Человека: "Кто выбрал?", - писатель ответил:
- Никто не выбирал, назначил мэр Яковлев.
- Он не дурак, этот Яковлев, - усмехнулась я, - знает, что вас лучше держать ближе к себе, так ему будет спокойнее.
Михаил Михайлович в свою очередь пожаловался, что работать в комиссии сложно: требуется много ездить, а выделить автомобиль для правозащитной деятельности мэр отказался. "Как это несправедливо! - подумалось мне, - Автомобиль с личным водителем за счет мэрии следовало выделять не только чиновникам, но известным и уважаемым обществом писателям, ученым, режиссерам, в первую очередь писателям, ученым и режиссерам - нашему общему народному достоянию. Это так просто понять! И тогда для Чулаки пришлось бы выделить целых два автомобиля! И как минимум одного охранника"
Напомнила Михаилу Михайловичу о его выступлении в Книжной лавке писателя на презентации "Профессора странностей", которую, к моей великой досаде, пропустила. Оказалось, презентация прошла довольно интересно и даже со скандалом. Один из читателей возмущенно изрек: "В книге все мрачно и безысходно, если верить Чулаки, мы существуем в ужасном, бесчеловечном мире, почитаешь такую литературу - и жить не хочется!" Столкнулись противоположные мнения, разгорелась шумная полемика, и писатель был весьма доволен этому обстоятельству. Я сразу представила, как разгоряченная публика пылко спорит между собой, доказывает, отстаивая свою точку зрения переходит на оскорбления, а невозмутимый писатель свысока, сторонним наблюдателем, смотрит на этот бедлам и усмехается про себя. Расстроившись, я продолжала казнить себя: как же так, я, самая восторженная и неравнодушная поклонница его творчества, как та самая Лилиан, искренне считавшая писателя пришельцем из других миров, - осталась в неведении и не смогла принять участие в диспуте?! Оставалось вздохнуть:
- Да уж, ваш "Праздник похорон" производит впечатление. Так жестко, без прикрас, не жалея читателя, его тонкого душевного склада и романтического настроя, - может писать только Чулаки. Вы этой повестью, дорогой писатель, говорите нам: "Витаете в облаках? Перестаньте! Вот она, жизнь, такая! И всех нас ждет то же самое, если не хуже!"
Мой кумир молча смотрит в сторону и только лукаво щурит глаза.
Нажрался шар человечины,
Лопнул у шара пояс
Рады разлуке вечной,
Превратились в кометы полюсы..
Шумный и суетный Невский как всегда томился в пробке. Я спохватилась.
- Где вы сейчас живете? Куда вас вас везти?
- Металлостой. Это далеко. Я добираюсь туда с Московского вокзала, - объяснил Чулаки.
Позже я узнала подробности: в коммуналке у Пяти Углов жизнь не складывалась из-за скандальных соседей. Чулаки терпел, сколько мог, терпел годы, однажды после очередного скандала терпение кончилось и он переехал к жене в однокомнатную квартиру в поселок Металлострой. В скором времени супруги были намерены поселиться здесь же, в Металлострое, но в большей по размеру квартире и уже нашли неплохой вариант обмена.