Газовые трубы часто охватывало пламя, в счастливые дни взлетали на воздух целые части города. Нефтеперегонный завод в центре постоянно изрыгал густой черный или серый дым. Люди задыхались. Журналисты, ведущие рубрику «Экология», всегда одновременно и борцы за права человека. Феноменальная позиция, обрушиваешь громы и молнии на несправедливости, почти как Господь Бог, а никто тебя не боится. Политики в гробу видали чистое небо над городом. Для меня на городской свалке играли и пели цыгане, а над головами у них кричали и таскали в желтых клювах всякую дрянь чайки. На радио звуковые эффекты гораздо важнее слов. Министр экологии часто бывал в наших краях, должно быть, ему было кого трахать в Опатии. Для газет и телевидения он всегда фотографировался на фоне огромного русского танкера, из которого в море еще ни разу не попала даже моча пьяных моряков, а уж о нефти мы и не говорим. О некоторых экологических темах нельзя было даже пикнуть. Недалеко от нашего города есть небольшой городок, на горе. Огромная труба стоявшей на берегу фабрики десятилетиями изрыгала ядовитые газы и мелкие коричневые частицы. Все это оседало на дне колодцев и на земле, в садах. Благодаря розе ветров городок на горе оказался самым загрязненным. Жители там умирали каждый день. И не только люди, но и домашние животные. Собаки от рака печени и лейкемии, женщины и девушки от рака груди, мужчины от всех возможных видов рака, листья на деревьях приобретали красноватую окраску. Но мы об этом не говорили. Молчали и журналисты, и врачи, и оппозиционные политики. Даже во время избирательной кампании политики не заезжали в городок на горе. Боялись, что придется выпить яда в стакане прозрачной воды из колодца. Слушатели меня любили, я всегда была на стороне так называемых маленьких людей, про которых мы говорили, что это так называемые маленькие люди, а они на самом деле были маленькими людьми. Они страдали от дыма, огня, газа, вони, а мне все это, если сказать откровенно, было по фигу. Так же как и все журналисты, я понятия не имела о материи, о которой разглагольствовала. Я давала моим гостям поговорить о защите питьевой воды, об источниках, о помойках, о необходимости устройства на дорогах безопасных остановок для автобусов, и они считали, что меня это страшно интересует, я смотрела им в глаза и кивала. Когда они говорили, звукооператор время от времени указательным и средним пальцем показывал мне ножницы. Пора затыкаться, время для рекламы или для новостей, или для до свиданья. И они затыкались. Моя жизнь корреспондента радио была безумно разнообразной. В основном мне было страшно скучно, и тогда…
Был вторник. Часовая передача об атомной электростанции Кршко. Эта тема имела свои преимущества и свои недостатки. Главный недостаток тот, что об этой электростанции успели потрендеть все, живые и мертвые, ничего нового сказать было невозможно. Преимущество в том, что все всё сказали, но все равно народ еще можно было немного попугать. Есть утечка радиации? Или нет? Взрыв? Красный уран? Трещина в какой-то плотине? Захоронения радиоактивных отходов, не слишком ли это близко от нас, а может, мы все-таки достаточно далеко? «Да» электростанции? «Нет» электростанции? Хорватии не хватает электроэнергии! Да здравствует электростанция! Нужно было пиздеть и пиздеть целый час, время от времени прерываясь на музыкальные и рекламные паузы. В коридоре, у двери в студию, меня ждал гость. Начальница сказала, что это «господин публицист». Публицистами мы называли претенциозных онанистов, которые обожали приходить на радио, ничем конкретным не занимались, были какими-то докторами наук или преподавателями гимназии, писали всякую херню в местной газете и выступали по местному телевидению. Моя задача была простой. Гость говорит, звукооператор изображает пальцами ножницы, звучит музыка. Потом опять бла-бла-бла, ножницы, реклама, бла-бла, ножницы, музыка, реклама, бла-бла. Есть ли у нас кто-нибудь на линии, пожалуйста, добрый день, да, мы вас слышим, прошу вас, добрый день, ножницы, реклама, музыка, бла-бла, ножницы, реклама, музыка, последнее бла-бла, до свидания, до следующего вторника. Заранее нужно было спуститься из редакции в коридор, где ждали публицисты. Если гость хорошо разбирался в теме, это помогало журналисту сделать более или менее приличную передачу. Однако если гость был без ума от счастья из-за того, что это радио, а вокруг микрофоны, суета и журналисты, десятиминутное сидение с ним за столиком превращалось в зеленую тоску. Идя вниз, я понятия не имела, с каким публицистом сейчас встречусь. Мнения коллег я спросить не могла, журналисты ни о ком хорошо не думают. Для нас все гости были кретинами, дебилами, занудами, пациентами, мусором, тупицами, онанистами. Моя начальница кратко описала его как «привлекательного», что было вполне ясной характеристикой. Значит, внизу меня ждет молодой человек приятной внешности. Говорить в течение часа об атомной электростанции может кто угодно. Мы с молодым человеком будем спокойно пиздеть, а музыка пусть будет словенская. Музыкальному редактору я сказала: польки — это будет просто супер, можно и вальсы. Публицист сидел за столиком один, увидев меня, он встал. Начальница была права. Он назвал свое имя, я свое, мы сели. Невысокий, худой, маленькие глаза, густые каштановые волосы, вельветовые джинсы, хорошие туфли, хорошая туалетная вода. Как начнем передачу, спросила я. Понимаете, я судья, работаю вместе с вашим мужем, об атомной электростанции Кршко не знаю ничего, экологией занимаюсь всего полгода, я член Городского совета, я просто хотел воспользоваться этим случаем, чтобы с вами познакомиться. Ебтвоюмать, ебтвоюмать, ебтвоюмать! Да, у каждого больного свои симптомы. Вы ненормальный, сказала я, конечно, моему тщеславию эта история польстила, все-таки публицист отличался от большинства наших пациентов. Но электростанция уже анонсирована как тема передачи, и я похолодела, поняв, что много он сказать не сможет, и молоть языком придется мне, но — о чем, что, как, я же не могу заполнить эфир одними словенскими польками, или ты воображаешь, что могу, хренов публицист! Тема уже объявлена, сказала я, это некрасиво, я буду чувствовать себя идиоткой, и наши слушатели будут чувствовать себя идиотами…
Звукооператор пригласил нас в студию. Господин публицист трендел без каких бы то ни было проблем. Судьи у себя на работе постоянно говорят, диктуют, спрашивают, выступают против адвокатов, против обвиняемых, свидетелей, супругов. Как же я об этом забыла? Судьи — профессиональные болтуны. Звонили радиослушатели. На любой вопрос у него был ответ. Как долго будет еще работать атомная электростанция? Распространяет ли она радиацию? Что, если произойдет авария? Почему отходы остаются нам? Значит ли это, что словенцы используют нас в своих интересах? Когда наконец Люблянский банк начнет возвращать хорватам старые, югославские, вклады? Матери девочки, которая больна раком, он сказал, что это не из-за Чернобыля… Звукооператор слушал его открыв рот. Даже забыл про ножницы, которые изображал указательным и средним пальцами. Потом мы пошли выпить кофе. Итак, я провела еще одну совершенно неудачную передачу, которой все останутся довольны. Радиослушатели получили ответы на все вопросы, при этом он не сказал ничего, что могло бы задеть хоть кого-нибудь, кроме правительства Словении, а его местное хорватское радио может оплевывать без всяких последствий. Проблемы с начальством у меня возникали редко. Все мы были против загрязнения окружающей среды, дыма, выхлопных газов, старых танкеров, нефтяных пятен на поверхности моря и мазута, прилипшего к коже пингвина или крылу чайки. Когда возникало что-нибудь типа вонищи в воздухе или черных клювов у чаек, телефон в студии трещал без передышки. Радиослушатели пиздели в прямом эфире, негодовали и жаловались, я перед микрофоном делала маникюр. Я любила экологию.