Господа, прошу вас, помогите мне, я бы хотела перейти от экологии к моему любовнику, рассказать вам нашу лавстори и, кроме того, продолжить рассказ об облаве, у меня вообще много историй, которые мне нужно вам рассказать, но так, чтобы они плавно переходили одна в другую, без швов, чтобы вы слушали меня расслабившись, чтобы мои рассказы вас зачаровали, чтобы я стала для вас Шехерезадой, которая сможет умилостивить вас, чтобы мое неспешное бла-бла-бла притупило вашу бдительность и желание осудить меня за совершенное тяжелое преступление. Я совершенно прозрачна, я вижу это, и вы это видите, тем не менее устоять я не могу. Давайте вместе вернемся к охоте. Сейчас я перед тем охотничьим домиком, помните, там по траве разбросаны толстые зеленые охотничьи куртки. И мертвые тела убитых животных. Охотники наелись, все, кроме меня, они поднимаются с земли, отряхивают охотничьи штаны, убийцы достают свои ножи, и каждый идет к своему животному, а мы, остальные, выбираем, на кого смотреть. Можно на Мату, это высокий чернявый охотник, он должен отрезать голову небольшому кабану. Или на молодого Мато, помощника мясника и сына владельца сельского ресторана, его задача отделить от тела голову серны. Я направилась к группе, которая стояла вокруг Мато. Мне не хотелось вдыхать запах свежей крови и видеть маленькие остекленевшие глаза мертвого кабана, но нужно было присоединиться к какой-то группе. Невозможно и представить себе, что какой-нибудь охотник останется сидеть, когда разделывают мертвое животное. У Мато был большой нож, он вонзил его маленькому кабану в шею и отрезал ему голову. Отделив голову от тела, он, продолжая сидеть на корточках, поднял ее и продемонстрировал всем нам. Мы зааплодировали, не знаю почему. Потом Мато поднялся, в руке он держал окровавленную голову, господин Стиепан его сфотографировал.
Смотрите, сказал Мато господину Стиепану, чтобы я опять не получился с красными глазами, как в прошлый раз. Убил кабана Виктор, господин Виктор… Он кардиохирург, толстый высокий мужчина, но он сфотографировался не с головой в руках, а рядом с мертвым кабаном, когда у того еще была голова. Господин Виктор поставил ногу на его голову, а в руках у него было ружье. Мато отложил окровавленную голову на траву, а сам вернулся к телу. Распорол живот и достал печенку. Взял печенку в руки, поднял голову и посмотрел на нас, стоящих вокруг. Я ему улыбнулась, я подумала, что так нужно. Он ответил мне улыбкой, поднялся и положил красную, горячую печенку мне в ладони, мужчины захлопали, господин Стиепан сказал «посмотрите на меня», я подняла на него взгляд, в ладонях у меня подрагивала и дымилась горячая печенка, щелкнул фотоаппарат, на бумаге остались и моя улыбка, и печенка, и мои руки. У меня эта фотография где-то лежит.
Вот, а теперь скажите, объясните мне, какая связь между горячей печенкой и моим любовником? Может быть, рассказ о кабаньей печенке — это необходимое предисловие к моей лавстори, которая была, но которой не должно было быть? Никудышное предисловие. Ассоциация абсолютно бессмысленная. Но, господа, если мы скажем, что какая-то ассоциация не имеет смысла, это будет означать, что мы считаем, будто жизнь имеет смысл, будто жизнь это не просто масса или ряд бессмысленных фотографий, мгновений, которые летят одно за другим без всякого порядка и логики. Без той логики, которую в состоянии понять мы, смертные. Мы, смертные?! Я уже мертва, но все равно ничего не понимаю! Человек остается глупым и мертвым. Не очень-то приятное открытие. Вот в моих мыслях у меня в ладонях подрагивает горячая печенка, я смотрю в объектив фотоаппарата в руках господина Стиепана и при этом хочу рассказать вам о своем любовнике. Сейчас я сделаю над собой большое усилие, отброшу печенку, вот, я ее бросаю, руки у меня чистые, подождите, все-таки я бы их вытерла о джинсы, если бы была живой, если бы я была в джинсах, если бы не неслась вскачь на этой гадости, которая на самом деле и заставляет меня рассказывать и рассказывать. Если бы я чувствовала себя нормально, если бы не раскачивалась так страшно, если бы мягкий конь подо мной был чем-то твердым, я бы молчала, я бы вообще не стала с вами разговаривать. Я бы развалилась в жестком деревянном кресле, закурила сигарету, хотя, когда была жива, я не курила, боялась умереть, я бы сидела, курила, искоса смотрела на вас и ждала вопросов. Вот так… Болтаю я оттого, что раскачиваюсь. Ужасно раскачиваюсь.
Звонил он мне каждый день. Я привыкла. Если вдруг не звонил, день был для меня бессмысленным. Он был небольшого роста, чуть выше меня, мышцы его рук были мягкими, бедра ненамного крепче, у него был маленький твердый язык, таким он и остался до сих пор, знаю, что маленький и твердый, я держала его во рту. Когда я была с ним, то часто говорила себе: старушка, ну ты даешь, надо же какого подцепила! Все-таки знаете, и не возражайте, это приятно, когда тебя трахают и муж, и любовник. Когда после траханья с любовником мы шли по улице, у меня перед глазами часто возникала воображаемая стена. Именно стена! Я смотрела на серую бетонную плиту, мотала головой направо, налево и искала хоть какую-то щель, через которую можно увидеть витрину или неоновое освещение. Стена исчезала не сразу. Противное ощущение. В браке я часто мечтала о великой любви, настоящей любви, о герое, который бы не колотил меня, а слушал, разговаривал со мной, приносил бы мне в кровать кашу из бананов. Я люблю кашу из бананов, но не люблю разминать бананы. Когда я нашла любовника, я вовсе не превратилась в счастливую молодую кобылу, которая все время машет хвостом и подставляет горячий зад здоровенному херу. Вместо счастья меня охватила депрессия, я сама себе задавала миллион вопросов. Да, во мне поселился страх. Страх из-за того, что я осознала себя как очередную шлюху, которая гуляет по белу свету и объясняет свое блядство тем, что нуждается в любви и боится мужа, который, если обо всем узнает, может забить насмерть. Но в то же время я оправдывала себя тем, что, когда муж бьет меня по почкам доской для разделки мяса, а рот у меня заткнут тряпкой, чтобы не было слышно, как я вою, я могу утешаться мыслями о том, что все это закончится и через пару дней я так расцарапаю спину своего любовника, что его жена сразу это заметит.
Если бы мой муж не начал опять жить дома, я бы никогда не завела любовника. Когда он был на семинарах или выездных сессиях суда, я несколько дней жила в бетонных комнатах, кухне и гостиной, одна, а по ночам с Экой. Она в нашей квартире только спала. А остальное время проводила или в школе, или у его старухи. Я с радостью смирилась с ролью замужней монашки. Когда он куда-то уезжал, мы не трахались, когда на день-два появлялся дома, мы опять же не трахались, потому что он готовился к следующей поездке. Это были самые счастливые дни моей жизни. Я забыла его маленький член, тисканья и пыхтения, у меня была своя работа, свои дела, время от времени в мою жизнь внедрялась Эка, но не часто и не резко. Эта девочка росла возле меня, но без меня, а рядом с его старухой. Я удивлялась тому, какой она была красивой и долговязой.
Тем не менее иногда по утрам мне бывало с ней очень хорошо. Просыпаешься одна, дочка еще спит, занятия у нее сегодня во вторую смену, все утро мое. Можно посмотреть через окно на соседа, как, облокотившись на подоконник, он неподвижно смотрит в пустоту. Дочка просыпалась, приходила ко мне, целовала меня в шею, она, эта худенькая костлявая девочка, любила приласкаться, потом одевалась и убегала к бабушке. Я варила себе яйцо, съедала его и отправлялась на радио повторять «алло, алло, мы вас слышим». Это была прекрасная жизнь! Никто тебя не контролирует, у тебя нет никакой нормы, зарплата обеспечена, ты местная знаменитость, живешь без стрессов, хозяина над тобой нет, спонсоры тащат тебе футболки, нижнее белье, чулки, копченое мясо, билеты в кино и в театр, купоны, за которые бесплатно получаешь несколько килограммов стирального порошка… Вдруг! Всё сразу! А еще год или два назад…