Доктор Варрон в этом отношении походил на капитана Рокэра. Человек с ослабевшей волей, поглощенный своим пороком, Варрон не любил вмешиваться в чужие дела. Ему было тридцать лет и он обещал стать крупным специалистом, но страсть к морфию погубила его. Колин, знавший его и прежде, воспользовался его услугами. Варрон лечил Юлиана. Старый Гиз ухаживал за сыном, выполняя все предписания врача.
Пока Юлиан лежал в бессознательном состоянии, весь Париж говорил о сенсационном процессе. Все с сожалением вспоминали «о бедном Гизе, влюбленном в эту женщину» и находили, «что к счастью он в Тунисе, а не в Париже, где не перенес бы такого удара».
В клубе Юлиана возникли слухи, что он вернется, чтобы защищать Сару. В обществе это находили очень романтичным и благородным и популярность Юлиана возросла. Но в министерстве иностранных дел получились сведения, что Юлиан очень болен и до выздоровления не сможет приступить к исполнению своих новых обязанностей. Только Колин знал о состоянии здоровья Юлиана. Многие приписывали причину его болезни тем тяжелым переживаниям, которые он перенес, когда сделал потрясающее открытие, что любимая им женщина любила не его, а другого.
В то время, как Сара страдала в одиночестве, болезнь Юлиана не проходила, несмотря на все старания доктора Варрона и старика Гиза.
— Но почему у него не падает температура? — со сдержанным раздражением спрашивал Гиз у врача.
— Да, почему? — повторил Варрон, закуривая новую папиросу.
Он нерадостно засмеялся и нагнулся над Юлианом, которого искренно жалел.
— Почему? — продолжал он, пожав плечами, — потому, что это последствие нервного напряжения, продолжавшегося долгие месяцы до болезни, а кроме того еще сотрясение мозга. Какая жестокая и бессмысленная шутка увезти на яхте такого больного, где он никогда не может лежать в абсолютном покое. Это, конечно, не мое дело, но я уже говорил вам: перестаньте возить его по морю, дайте ему покой, и он выздоровеет. А здесь…
Он снова повел плечами, рассмеялся и умолк.
Гиз отправился на палубу и отдал приказание остановиться в ближайшем порту. Яхта бросила якорь в маленьком порту на африканском побережьи, недалеко от Лос Пальмас. В бухте вода была спокойна и неподвижна, как густое блестящее масло.
Юлиан понемногу начал выздоравливать. Временами он начинал приходить в сознание, но мысли его были спутанные и неясные. Он беспрестанно шептал имя Сары. Варрон слышал его шопот, но делал вид, что ничего не понимает. Чужие тайны и страдания совершенно не интересовали его. Он всецело был поглощен собственными интересами, и начал тяготиться своими новыми однообразными обязанностями.
В этом человеке, с истерзанными нервами и исковерканной жизнью, просыпалось раздражение против всего окружающего. Мрачным взглядом доктор Варрон наблюдал за Юлианом, когда тот лежал в тени на палубе. Лицо Юлиана было бледно, как воск.
— Вы — доктор, неправда ли? — неожиданно спросил он тихим шопотом, заметив взгляд Варрона.
— Да.
— Что со мной было?
Словно из-под земли, появился Гиз и ответил на вопрос сына.
— Ты был болен, мой мальчик.
Юлиан кивнул головой и умолк. Некоторое время какая-то невысказанная мысль мучила его.
— Да, но со мной что-то случилось, и я не могу припомнить, — продолжал он.
— И не нужно вспоминать, Юлиан.
— Но я хочу знать, — ответил Юлиан с раздражением, свойственным тяжело больным.
— Когда и что случилось со Мной?
— Вы бы лучше сказали ему, — заметил Варрон с усмешкой.
Он понимал, что Гиз хочет, чтобы он ушел, но и не подумал уходить.
— Скажите ему все и успокойте беднягу. Ему нельзя волноваться, это очень вредно для него.
Он рассмеялся и с любопытством и насмешкой взглянул на Гиза.
Лицо Доминика Гиза исказилось. Он с ненавистью посмотрел на Варрона и угрожающе направился к нему. Варрон отпрянул назад. Лицо его побледнело. Он растерянно кивнул головой и быстро удалился, пробормотав что-то.
Юлиан продолжал слабо, но настойчиво.
— Почему я здесь? Я помню, что мы вернулись в Дезанж. Я помню…
Лицо его дрогнуло и глаза налились кровью.
— Я помню, что вошел в комнату, там было много цветов и царил полумрак. И Чарльз Картон был там…
Голос замер, а затем Юлиан произнес с новой силой:
— Но что же было потом?
Он подождал и, не получив ответа, сказал растерянно:
— Потом я ничего не помню.
Через неделю Юлиан в первый раз поднялся с постели и наступил тот час, которого так боялся Доминик Гиз. Несмотря на то, что он все время ждал этого вопроса, он растерялся, услышав слова Юлиана.