Следующее письмо гласило:
«Ты не можешь себе представить, любимый, как бы я хотела увидеть пламя, горящее в камине и сверкающее в кольцах на моих руках. Разве это не детское желание? Я представляю себе, как я обедаю дома и тогда я чувствую, что умираю от тоски. Я хотела бы сидеть за столом с белой скатертью и красивой посудой. Я хотела бы взять ванну надушить волосы и одеться, как прежде. Я уверена, что тебя удивляют такие глупые детские желания, но как трудно отвыкать от всех мелочей, заполнявших жизнь. Если бы я могла написать тебе о моих настоящих серьезных желаниях! Но я боюсь думать о них, боюсь вспоминать об этом»…
Сара писала еще.
«Я еще не писала тебе, что иногда я получаю книги. В этот раз я получила книгу Бальзака — три рассказа, последний из них мой любимый: «Покинутая женщина». Это один из лучших рассказов Бальзака. Сколько в нем иронии, пафоса, красоты и понимания человеческой души. Я читаю и перечитываю его и стараюсь забыть, что на дворе весна. Любимый, там солнце, луна, деревья, ветер, воздух чистый и свежий! Скоро… через некоторое время я буду свободна. Когда мы увидимся? Когда же, наконец? Может быть, ты к тому времени приедешь в Париж? Это будет в конце июля. Или я поеду к тебе в Тунис. Как мы будем счастливы тогда. Я вспоминаю оттенок твоих волос, таких светлых и блестящих, я любила гладить их. Тогда я думаю, что скоро увижу тебя».
Сара написала еще:
«Любимый, я не кончила предыдущего письма. Бывают дни, особенно вечера, когда мне кажется, что ты здесь близко около меня, и я чувствую пожатие твоей руки, вижу твою улыбку, слышу твой прекрасный низкий голос. В нем столько спокойной, сдержанной, уверенной силы. Помнишь, Юлиан, как мы сидели вместе, болтая о пустяках. Я бы отдала все, чтобы сейчас увидеть тебя! Кориана прислала мне шоколаду и записку в которой писала: «Еще только два месяца и три недели и все будет позади! Свобода так близка! Я никогда не дружила с женщинами и не любила их, но по вас я скучаю. Да благословит вас бог! Кориана». Какая она милая, чуткая. На письме было наклеено несколько марок без почтового штемпеля и под ними была короткая приписка: «Если вы снимете марки, они могут вам пригодиться.
Это я пишу на всякий случай». Но даже имея марки и написав эти письма, которые рассказали бы тебе о моей любви, я боюсь посылать их тебе. А пока, спокойной ночи».
Последнее письмо гласило:
«Любимый, я кажется заболела. Я не боюсь. Меня отправят в госпиталь, и я очень рада этому. Я даже жалею, что не заболела раньше — скорее бы прошло время. Теперь осталось только шесть недель. Я больна несерьезно. Меня мучает лихорадка и головные боли. И я тоскую по нежной руке, которая погладила бы мою усталую голову, по любимому лицу, которое склонилось бы ко мне с ласковой улыбкой. Небо безоблачно синее, но оно так далеко и недосягаемо. Когда я буду свободна, я поцелую каждый цветок, который увижу. Я не знаю, почему у меня лихорадка, может быть от тоски ожидания? Я устала и мне кажется иногда, что я готова погрузиться в глубокий сон забвения! Солнечные лучи, освещающие днем всегда одну и ту же часть стены, сводят меня с ума. Я жду и тоскую»…
Сара была без сознания, когда ее перевели в госпиталь. К ней часто приходил Лукан. Он был знаком с тюремным врачем и тот думал, что Лукав влюблен в Сару. Может быть он и не ошибался в этом. Во всяком случае, Лукан забыл обо всех своих пациентах и сам ухаживал за Сарой и лечил ее.
— Я знал, что она заболеет, — говорил он доктору Сольману.
— Каким образом вы могли предвидеть? — спросил тот удивленно.
— Раньше или позже должна была наступить реакция после таких душевных переживаний, — ответил Лукан.
Он сидел часами около Сары, прислушиваясь к ее неровному дыханию, к тихому, еле слышному шопоту, срывавшемуся порой с ее уст. Он узнал все, о чем она никогда не говорила до сих пор. Лукан настоял, чтобы ее перевели в отдельную палату. Он давно догадывался об истине, но все же был потрясен, когда узнал правду. Держа слабую беспомощную руку Сары в своих, он думал о том, как она любила этого человека, на какую жертву она была способна ради своей любви. Она бредила о каких-то густых темных тучах, «которые наполняли воздух и грозили задушить ее» о «бесконечных днях, которые были для нее вечностью».
Лукан понимал, какой мукой был для нее этот год заключения, казавшийся ей вечностью. Когда она начала выздоравливать, он употребил все старания и добился того, что Сару выпустили за две недели до срока.