«Эмоциональные вложения становятся все более рискованными, ибо в них сохраняется гендерное неравенство — женщины традиционно вкладывают больше», — говорит социолог Анна Темкина [34]. Открывшаяся в режиме выбора рыночная свобода отношений не разрушает патриархат. Напротив, она делает его еще более невидимым и подталкивает женщин добровольно и самостоятельно делать то, что раньше их заставляли делать социальные институты.
«Мы принимаем за свободу сам факт того, что мы можем делать выбор. Но это ошибочное представление: наличие сложного меню возможностей еще не является свободой», — отмечает Ева Иллуз в интервью газете The Guardian [35]. В другой публикации Иллуз развивает эту идею:
Свобода всегда была и остается величайшим политическим и моральным двигателем модерна. Но мы не должны подменять свободу капиталистической идеей выбора. Свобода — это огромный, захватывающий коллективный эксперимент, и все мы участвуем в его становлении. Свобода — это высшее устремление общества, и оно может быть реализовано только тогда, когда мы будем готовы утверждать, что она представляет из себя гораздо больший моральный и политический идеал, чем просто «выбор» [36].
Возможно ли найти ту свободу, о которой пишет Иллуз, в антагонисте эмоционального капитализма и его режима выбора — в эмоциональном социализме? Об этом — в следующей главе.
Глава 2
Эмоциональный социализм: свобода любить по-сумасшедшему [37]
There are some things in life
Of which you will never make sense:
A Russian romance.
В середине 1990-х среди начитанных петербургских школьников был популярен митьковский анекдот, рассказывать который следовало медленно, с элементами перформанса и в строгом соответствии с версией, приведенной в книге Владимира Шинкарева «Митьки». Итак:
Плывет океанский лайнер. Вдруг капитан с капитанского мостика кричит в матюгальник:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?
Молчание. На палубу выходит американец. Белые шорты, белая майка с надписью «Майями бич». Одним взмахом пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках стального цвета. Корабль, затаив дыхание, смотрит. Американец, поигрывая бронзовым телом, подходит к борту, грациозно, не касаясь перил, перелетает их и входит в воду без брызг, без шума, без всплеска! Международным брассом мощно рассекает волны, плывет спасать женщину, но... не доплыв десяти метров... тонет! Капитан в матюгальник:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?!
Молчание. На палубу выходит француз. Голубые шорты, голубая майка с надписью «Лямур-тужур».
— Я спасу женщину!
Одним взмахом пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках с попугайчиками. Корабль, затаив дыхание, смотрит. Француз подходит к борту, как птица, перелетает перила, входит в воду прыжком три с половиной оборота без единого всплеска! Международным баттерфляем плывет спасать женщину, но... не доплыв пяти метров, тонет. Капитан в матюгальник срывающимся голосом:
— Женщина за бортом! Кто спасет женщину?!
Молчание. Вдруг дверь каптерки открывается, на палубу, харкая и сморкаясь, вылезает русский. В рваном промасленном ватничке, штаны на коленях пузырем.
— Где тут? Какая баба?
Расстегивает единственную пуговицу на ширинке, штаны падают на палубу. Снимает ватник и тельняшку, кепочку аккуратно положил сверху, остается в одних семейных трусах до колен. Поеживаясь, хватается за перила, переваливается за борт, смотрит на воду и с харканьем, с шумом, с брызгами солдатиком прыгает в воду и... сразу тонет [38].
Этот нелепый анекдот мог вызвать спазмы и колики не только у моих одноклассников, но даже у многих знакомых взрослых: в редакции газеты «Пять углов», где я училась азам журналистики; в кафе галереи «Борей» на Литейном; за столом в гостях у моей бабушки. «Сразу тонет…» — повторял кто-то, отдышавшись, и все повторялось сначала.
Как и всякий фольклор, анекдот несет на себе отпечаток того времени и места, которые его породили. Безусловно, это свидетельство сардонической самоиронии, характерной для многих произведений позднего социализма. Кроме того, в нем точно схвачена эпоха, в которую интеллигенция — социальная прослойка, создававшая и распространявшая такого рода фольклор, — была лишена всякой возможности (да и не испытывала на себе давления), чтобы участвовать в любых формах конкуренции. Главное в этом анекдоте — сконструированная в нем субъектность, акцент на принципиальном нахождении эпического героя за пределами конкурентных отношений. Неслучайно именно этот анекдот приводит для анализа принципа «вненаходимости» антрополог Алексей Юрчак. Он пишет о нем так:
35
отмечает Ева Иллуз в интервью газете The Guardian: MacVeigh T. Love hurts more than ever before (blame the internet and capitalism). 12 февраля 2012 года. Доступно на: https://www.theguardian.com/lifeandstyle/2012/feb/12/love-marriage-romance-valentine..
36
гораздо больший моральный и политический идеал, чем просто «выбор»: Illouz E. The Tyranny of Choice. How capitalism and the Internet have made it more difficult to find Mr. or Ms. Right. 9 февраля 2012 года. Доступно на: https://www.haaretz.com/1.5183575..
37
Фрагменты этой главы были опубликованы в выпуске журнала Forbes Life за сентябрь 2019 года. URL: https://www.forbes.ru/forbeslife/383637-rynok-svobodnoy-lyubvi-kak-ekonomika-vliyaet-na-otnosheniya-otnosheniya-na.
38
с брызгами солдатиком прыгает в воду и... сразу тонет: Шинкарев В. Митьки. Спб: Новый Геликон, 1996. С. 81–82.