В отличие от материнских принципов, отцовский принцип – это принцип закона, порядка, рассудочности, иерархии; у отца есть любимый сын, наиболее похожий на него, наиболее подходящий для роли преемника, который унаследует его имущество и мирские функции. Среди патрицентричных сыновей равенство уступает место иерархии, а гармония – раздорам. Гениальность Бахофена заключается в том, что он продемонстрировал нам движение эволюции от матриархального к патриархальному принципу истории и при этом подчеркнул положительные и отрицательные стороны как матриархального, так и патриархального принципов. То, что он считает патриархат более высокой формой эволюции, не заслоняет от его взгляда ни конкретных достоинств, специфичных для матриархальной структуры, ни изъянов структуры патриархальной.
Положительная сторона матриархизма заключается в ощущении равенства, всеобщности и безусловного утверждения жизни. Отрицательная – в привязанности к крови и почве, в недостатке рациональности и прогресса. Положительная сторона патриархизма заключается в принципе рассудочности, закона, науки, цивилизации, духовного развития; отрицательная – в иерархии, угнетении, неравенстве, бесчеловечности. Достоинства матриархизма и недостатки патриархизма как нельзя более ярко воплощены в эсхиловской[7] Антигоне: она – представительница человечности и любви, Креонт же, тоталитарный правитель, воплощает покорность и поклонение государству.
В дополнение к раскрытию сущности материнской и отцовской любви, а также роли обоих этих принципов в истории, Бахофен поистине является отцом концепции толкования символов и мифов – так же, как Фрейд стал отцом толкования сновидений. Безусловно, интерес Бахофена к мифу отчасти разделяли и романтики, такие как Карл Отфрид Мюллер, Йозеф фон Гёррес или Георг Фридрих Крейцер[8]. Однако бахофеновскому методу раскрытия бессознательного под латентным содержанием мифа присуща подлинно гениальная самобытность. Кропотливо изучая каждую деталь, Бахофен с успехом проникает под поверхность и добирается до глубочайших бессознательных корней и мотиваций мифа.
Он обладал той способностью предугадывать, а после доказывать значение символов, какую редко можно обнаружить у других ученых. Тому, кто желает овладеть пониманием богатства и изощренности символизма, едва ли удастся отыскать лучшего наставника, чем Бахофен с его толкованием мифов. К примеру, читая главу о символах яйца, вы не только осознаете, какие глубина и кропотливость интерпретации необходимы для толкования символа, но также ощутите необычайные терпение и любовь к предмету, которыми характеризуются все до единого шаги Бахофена в расшифровке значения символа или мифа. Сам Бахофен в полной мере осознавал богатство и глубину мифа, допускающего не одно-единственное, а несколько «верных» толкований в соответствии с глубиной понимания, достигнутой толкователем. Миф, экзегеза символа, является «продуктом того культурного периода, когда народная жизнь еще не уклонилась от гармонии с природой…» (там же, стр. 76). У мифа есть свои законы, и если они вам известны, то понимание мифа становится не менее объективно и рационально правомерным, чем понимание любого другого исторического явления.
Это приводит нас к обсуждению бахофеновского метода и подхода к интерпретации мифов и символов. Первое и, пожалуй, главное, что нужно здесь отметить, – Бахофена не трогают и не заботят существующие мнения. Очевидно, что он осознает, какую критику спровоцируют его теории:
«Не произвольно проведены, а объективно заданы те границы, перед которыми останавливается наше исследование. Столь же мало зависит от свободного выбора и мой метод исследования и изложения… Всякое историческое исследование, которому предстоит впервые собрать, проверить и связать воедино весь материал, поневоле должно везде выдвигать на передний план частное, лишь постепенно поднимаясь до более общей перспективы. От предельно возможной полноты сбора материала и от непредвзятой, строго объективной оценки последнего зависит весь его успех» (там же, стр. 241–242).
Такой подход во многом опирается на одно условие.
«Необходимо, чтобы исследователь был способен полностью отречься от идей своего времени, от воззрений, которыми они наполняют его дух, и переместиться в самую сердцевину мира решительно иных идей. Истинный успех в исследовании Древнего мира немыслим без такого самоотвержения. Тот, кто принимает за отправной пункт представления позднейших поколений, будет под их влиянием все более уклоняться от понимания древних воззрений. Разрыв будет расширяться, противоречия – нарастать; а затем, когда все средства понимания будут исчерпаны, вернейшим способом развязать гордиев узел представится подозрение, сомнение, и наконец, решительное отрицание. Здесь кроется причина того, почему все исследования, вся критика наших дней смогли достичь столь мало весомых и непреходящих результатов. Истинная критика опирается лишь на сам предмет, она не знает иной меры, чем объективный закон, иной цели, чем понимание чужеродного, иного критерия, кроме числа феноменов, объясняемых на основе ее фундаментального воззрения. Там, где возникает нужда в передержках, сомнениях, отрицаниях, фальсификацию всегда следует искать на стороне исследователя, а не в источниках и преданиях, на которые неразумие, легкомыслие и тщеславное самообожествление будет всегда готово переложить свою вину. Каждый серьезный исследователь должен постоянно сознавать, что мир, которым он занимается, бесконечно отличен от того, в духе которого он живет и творит, что познания его – как бы пространны они ни были – всегда ограниченны, а к тому же его собственный жизненный опыт обычно незрел и всегда основан на наблюдениях над незначительным промежутком времени. Материал же, находящийся в его распоряжении, представляет собой груду обломков и фрагментов, которые при одностороннем рассмотрении нередко могут даже показаться поддельными, однако стоит лишь надлежащим образом собрать их воедино, и они посрамят такое опрометчивое суждение» (там же, стр. 81–82).
7
Так у автора; имеются в виду трагедии Софокла «Эдип в Колоне» и «Антигона»: дочь Эдипа Антигона последовала за престарелым отцом в изгнание, а после его кончины вернулась в Фивы, где правил ее дядя Креонт, и там нарушила запрет правителя, из-за чего была осуждена на смерть. –