Мы начали эту главу с вопроса: можем ли мы сказать что-то фундаментальное о природе бытия? Наш ответ был: ничего в плане определения, но кое-что в плане метафорической подсказки. И для этой цели мы предложили понятие силы: бытие есть сила бытия! «Сила», однако, даже при метафорическом использовании этого слова, предполагает нечто, на что она воздействует. Мы говорили о динамическом самоутверждении жизни, преодолевающей внутреннее и внешнее сопротивление. Следует, однако, спросить: а что может сопротивляться силе бытия, если все, что есть, в нем участвует? Где онтологическое место того, что́ сила бытия способна преодолеть, если все возможные места созданы силой бытия? Чем может быть то, что пытается отрицать бытие и само им отрицается? Ответ может быть только один: то, что преодолевается силой бытия – это небытие. К этому старому ответу, данному в мифологической форме еще до зарождения философии, повторенному в рациональной форме философами всех культур и всех эпох, в наше время снова привлекли внимание ведущие философы-экзистенциалисты. Однако, пытаясь вновь сформулировать этот ответ, необходимо понимать, что мы тем самым затрагиваем основную тайну существования и что у нас нет шансов объяснить загадку небытия в терминах, которые не несут на себе печать небытия, т. е. не являются парадоксальными. Никто не может избежать вопроса: как может небытие иметь силу, позволяющую ему сопротивляться бытию? Не выглядит ли оно в этой формулировке как часть самого бытия, и если так, то не поглощается ли оно без остатка бытием, так что метафора «сила бытия» становится бессмысленной? Понятно, что аналитическая логика нашего времени нетерпима к использованию такого языка и считает такие предложения бессмысленными. Но если она нетерпима к онтологии нашего времени, она должна быть нетерпимой к любой онтологии и отвергать работу почти всех философов прошлого и настоящего. И именно это делает логический позитивизм. Но подобная процедура не дискредитирует философов прошлого. Она дискредитирует тех, кто пытается их дискредитировать.
Ответ на вопрос, как небытие может сопротивляться силе бытия, может быть только таким: небытие не чуждо бытию, но это такое качество бытия, которое заключается в отрицании всего, что участвует в бытии. Небытие есть отрицание бытия внутри самого бытия. Каждое из этих слов, конечно же, используется метафорически. Но язык метафор может быть правильным языком, указывающим на что-то, что себя одновременно и обнаруживает, и скрывает. Бытие, которое включает небытие, – это конечное бытие. «Конечное» означает, что обладающее бытием несет в себе роковую неизбежность прекращения бытия. Оно означает, что сила бытия ограничена, ограничена началом и концом, небытием до и небытием после. Это, однако, только часть ответа. Вторая часть должна объяснять, почему в балансе между бытием и небытием бытие преобладает. Ответ может быть как логическим, так и экзистенциальным. Логически (и лингвистически) очевидно, что небытие возможно только как отрицание бытия. Бытие логически предшествует небытию. То, что есть и приходит к концу, логически предшествует концу. Негативное «живет» позитивным, которое оно отрицает. Но эти ответы, сами по себе очевидные, не отвечают на вопрос о преобладании бытия над небытием. Разве нельзя говорить о балансе, в котором ни то, ни другое не преобладает? Здесь возможен только экзистенциальный ответ. Его называют ответом веры или мужества. Мужество и та часть веры, которая представляет собой мужество, утверждает, что бытие в конечном счете преобладает над небытием. Оно утверждает присутствие бесконечного во всем конечном. И богословие, основанное на таком мужестве, старается показать, что как небытие зависит от бытия, которое оно отрицает, так и понимание конечности предполагает, что есть что-то, что выше конечности, откуда конечное выглядит как конечное. Но акт утверждения этого что-то есть акт мужества, а не рассуждения.