Если мы выяснили различие между силой и насилием, возникает вопрос, существует ли сила, которая не является ни физической, ни психологической, а духовной. Насилие использует для осуществления власти как физические, так и психологические средства, это больше всего бросается в глаза в методах устрашения, которыми пользуются диктаторские режимы. Тем не менее предполагается, что духовная сила – самая большая, т. е. предельно возможная. Это предполагают, когда говорят, что Бог есть Дух. Тогда вопрос состоит в том, как духовная сила работает, как она связана с физической и психологической силами, а также с присутствующим в силе элементом насилия.
О смысле третьего из наших понятий – справедливости — спорили не одну сотню лет. С древнейших времен справедливость символически изображалась языком мифов и поэзии, скульптуры и архитектуры. Тем не менее недвусмысленного толкования этого понятия не существует. Напротив, его правовое значение как будто противоречит этическому, и оба эти значения, по-видимому, находятся в конфликте со значением религиозным. Юридическая справедливость, моральная правота и религиозное оправдание находятся друг с другом в напряженных отношениях. Аристотель – как в том, что касается распределения, так и в том, что касается возмездия, – говорит о справедливости как о соразмерности. Это порождает несколько проблем. Прежде всего следует спросить, насколько правомерно различие между «справедливостью распределения» и «справедливостью возмездия». Справедливость распределения означает предоставление благ в соответствии с обоснованными требованиями; последние же определяются социальным статусом человека, который частично зависит от того статуса в мире и в обществе, который уготован ему судьбой, а частично от его собственных заслуг в реализации предоставляемых этим статусом потенциальных возможностей. Справедливость возмездия возникает, если человек понижает свой статус и связанные с ним обоснованные требования – либо не реализуя свои потенциальные возможности, либо действуя вопреки социальному или космическому порядку, в котором его статус укоренен. Тогда справедливость возмездия проявляется как наказание и порождает проблему смысла наказания и его отношения к справедливости. Является ли наказание самоцелью, обусловленной справедливостью возмездия, или оно есть негативный результат справедливости распределения и ею определяется? Только онтологический анализ справедливости может привести к ответу. То же самое относится и к пониманию справедливости как соразмерности. Термин «соразмерная справедливость» подразумевает градацию обоснованных требований. Это предполагает иерархию общественных положений и требований, учитываемую при справедливом распределении. С другой стороны, слово «справедливость» подразумевает элемент равенства. Как в соразмерной справедливости иерархический элемент связан с эгалитарным? Вопрос становится еще более трудным, если принять во внимание тот факт, что статус человека в мире и в обществе подвержен непрерывному изменению. Видимо, динамический характер жизни исключает возможность обоснованных требований; кажется, он подсекает под корень саму идею соразмерной справедливости. Существует ли какой-либо вид справедливости, превосходящий и ограничивающий справедливость, описанную Аристотелем? Может быть, элемент соразмерности можно включить в динамически созидательное представление о справедливости? Ответ снова зависит от предположений о связи между статическим и динамическим характером бытия, т. е. от онтологических предпосылок.
Ни одно из этих трех понятий – «любовь», «сила» и «справедливость» – невозможно определить, описать и понять в их разнообразных значениях без онтологического анализа их корневых значений. Путаницу и неопределенность в употреблении этих трех понятий невозможно устранить, а связанные с ними проблемы невозможно решить, не ответив на вопрос: как любовь, сила и справедливость укоренены в природе бытия как такового?
Проблемы связи между любовью, силой и справедливостью