— Из вежливости можно назвать и так, — заметил Мейсон.
— Я бы не назвала это дурным нравом.
— Да, вы правы, — согласился он. — Дурной нрав — это слабо сказано.
Райли смерила его взглядом.
— А, да вы смеетесь надо мной, милорд.
Она сунула лист в кучу своих записок и заметок.
— Мейсон, — повторил он.
— А?
— Называйте меня Мейсоном.
Она покачала головой:
— Не думаю, что смогу.
— Почему? — выпрямился он.
— Да посмотрите на себя, — ответила она, указывая на него, как будто это было достаточным объяснением.
— И что же?
— Ничего. Вы — граф, — вздохнула она. — И едва ли будет прилично называть вас по имени.
— Но теперь мы в родстве, — пошутил он.
— Только с точки зрения кузины Фелисити, а на ее мнение нельзя положиться.
— А что, если таково мое желание? — спросил он.
— Ваше желание или ваше приказание? — поинтересовалась она.
Мейсон с радостью заметил, как весело блеснули ее глаза.
— Если это необходимо, то приказание. Но я бы предпочел, чтобы вы сделали это по доброй воле.
— Сейчас вы говорите, как Жоффруа, герой нашей пьесы.
Райли поднялась с пола. Отступив на шаг, она сделала глубокий реверанс, сделавший бы честь даме, представляемой ко двору.
— Если милорд приказывает, то я, дочь простого дровосека, должна смиренно подчиниться.
Мейсон кивнул, принимая оказанную ему честь.
— Вы? — спросил он.
— Да?
— Дочь дровосека?
Она засмеялась, но на этот раз ее смех нельзя было назвать веселым.
— Нет. Это у меня такая роль в нашей пьесе. Когда вы заговорили о приказаниях, я вспомнила пьесу и ответила вам словами из третьего акта. — Райли смущенно потупилась. — Довольно глупо с моей стороны.
Он покачал головой:
— Отнюдь.
Их взгляды встретились, и Мейсон почувствовал, как его влечет к ней. Она первая отвела глаза.
— И еще я хотела поблагодарить вас.
— За что? — спросил он.
— За то, что спасли мне жизнь. Если бы не вы, я бы умерла. — Райли смущенно прикусила нижнюю губу.
— Как бы героиня вашей пьесы поблагодарила своего героя? — спросил Мейсон, поднимаясь с пола. Он снова удивился, заметив насмешливые нотки в собственном голосе. С каждой минутой он все больше и больше становился похожим на Фредди.
Ее глаза сверкнули в ответ.
— Героиня была бы потрясена, вне себя от любви и признательности.
— И что бы она сказала?
— Она бы ничего не сказала, — ответила Райли, чуть придвигаясь к нему. — Она бы подошла к нему и…
Он посмотрел на нее, стоявшую так близко. Он понимал, что не должен этого делать, но какая-то колдовская сила владела им, и Мейсон повторил:
— И?..
Райли покраснела.
— Она бы поцеловала его.
И снова бурная натура Эшлинов одержала над ним верх. Неожиданно для самого себя Мейсон схватил ее в объятия и привлек к себе. Райли не сопротивлялась и не протестовала, а только смотрела на него своими таинственными зелеными глазами. Мейсон поцеловал ее, охваченный тем же огнем, что вспыхнул в нем, когда он целовал ее первый раз. Они слились в поцелуе, и тишина в библиотеке нарушалась только потрескиванием огня в камине да легкими вздохами Райли, когда он еще крепче прижимал ее к себе.
Мейсон развязал ленту на ее косе и осторожно распустил ее. Райли тряхнула головой — волосы свободной волной рассыпались по ее плечам. Она смотрела на него из-под полуопущенных век полными страсти глазами.
Его сирена, его Афродита. Она пробуждала в нем безумное томление. Это проклятие всех Эшлинов.
— Я думала, профессора ведут целомудренный образ жизни, — шутливо заметила Райли.
— Я так и жил, — улыбнулся Мейсон, — пока в мою жизнь не вошли вы.
— Продолжайте. Вы думаете, я поверю?
Мейсон отпустил ее и расправил плечи.
— Да, потому что это — правда. Я очень серьезно относился к обету, который дают преподаватели, даже после того, как наследовал титул, потому что думал, что смогу вернуться в Оксфорд.
— Но это было много месяцев назад. Вы хотите сказать, что вы не… ну, что все это время у вас не было…
— Любовниц? — подсказал он и рассмеялся. — Даже если бы я мог себе позволить иметь любовницу, я бы этого не сделал. Я никогда не относился к женщинам так, как мои брат или отец. Я всегда считал, что это должно происходить между людьми, которые любят друг друга и которые связывают себя клятвой на всю жизнь. — Он пожал плечами. — Довольно старомодно и глупо, полагаю.
Райли покачала головой:
— Нет, неправда. — Она искоса недоверчиво взглянула на него. — Но если вы так думаете, зачем вы целуете меня? Ради практики?
Мейсон задавал себе тот же вопрос. Что он, черт возьми, делает, целуя Райли?
— Я понимаю, — сказала она, прежде чем он нашел ответ, хотя бы самый неубедительный. — Это ошибка.
— Нет, здесь не то… — возразил он, не зная, как объяснить Райли, какие чувства она возбуждает в нем и как все это невыносимо трудно для него. Райли отошла от него и направилась к двери. Он удержал ее, схватив за руку. — Не уходите, Райли, подождите.
В ответ он услышал легкий вздох.
— Сожалею, милорд. Должно быть, вы принимаете меня за безнравственную женщину, но я не такая. Это ошибка, и я обещаю, что она больше не повторится.
Мейсон смотрел, как она выбегает из комнаты, и думал, что Райли глубоко заблуждается. Он не считал ее безнравственной женщиной, и этот вечер не был ошибкой.
Мейсон подозревал, что это только начало.
Он хотел пойти за ней, но, услышав шорох бумаги, остановился. Взглянув под ноги, он увидел, что она забыла свои записи. Он подобрал их и собирался сложить стопкой, когда взгляд его упал на одну из страниц.
«Милорд Эшлин, наша семья никогда не забудет вашу доброту». Слова принадлежали действующему лицу по имени Эвелина.
Очевидно, это была пьеса, в которую брат безрассудно вложил деньги. Поставив ее, Райли намеревалась вернуть ему долг. Видимо, патрон, ссудивший деньги, получал дополнительную привилегию — его имя носил один из героев пьесы.
Ничего удивительного, что Фредди дал Райли столько денег. Мысль обессмертить себя в романтическом герое оказалась слишком соблазнительной для его тщеславного и легкомысленного брата. Внезапно Мейсону пришло в голову, что он никогда не интересовался содержанием пьесы — а это было важно, поскольку от нее зависело будущее его семьи.
Он не сомневался, что Райли не захочет видеть его сегодня после того, как он во второй раз неудачно вмешался в ее личную жизнь. Поэтому он подобрал разрозненные страницы и, усевшись поудобнее в кресло у камина, принялся за чтение.
Сначала он ничего не мог понять: большинство листов содержало примечания, поправки и ссылки на другие сцены. Очевидно, пьеса, на которую Райли возлагала большие надежды, все еще находилась в процессе работы, о чем она не позаботилась ему сообщить.
Насколько он мог судить, героиню, «бедную, преследуемую судьбой Эвелину», насильно выдавали замуж за «гнусного и старого лорда Тэмуорта». А она тосковала по своей утраченной любви, «любимому и преданному Жоффруа».
Романтическая чушь, — проворчал он, просмотрев несколько страниц.
Однако по мере того, как из кусочков складывалась пьеса, Мейсона все больше увлекали приключения Эвелины. Они увлекали его настолько, что, когда на предпоследней странице Эвелина долго объяснялась в любви своему возлюбленному, Мейсон не пропустил ни единого слова. Особый интерес вызвала у него сцена, где героиня собиралась признаться в обмане: «Я не дочь дровосека, на самом деле я…»
Мейсон перевернул страницу, ища продолжения, и неожиданно понял, что она — последняя. Он окинул быстрым взглядом комнату, надеясь найти нужные ему листы. Убедившись в бесполезности поисков, Мейсон неожиданно заметил что-то белое под секретером в другом конце комнаты.
Он соскочил с кресла, подбежал к секретеру и, опустившись на четвереньки, попытался вытащить заинтересовавшую его находку. Наконец ему удалось ухватить пальцами и вытащить листок, но, к его величайшему разочарованию, это оказался титульный лист к пьесе. Надпись на нем все же удивила его: «Завистливая луна», драматическая комедия, представленная актерами театра «Куинз-Гейт»… сочинение Р. Фонтейн».