– Можно потрогать? – Она протягивает руку к моим волосам, которые спадают с плеч на парту и за спину.
Такая просьба сбивает с толку своей внезапностью, и мне только и остается, что неловко кивнуть.
– Офигеть, – Катя проводит пальцами вдоль жесткого жгута, перекатывает его между пальцев. – Не думала, что они на ощупь такие… грубые. Как на таких спать?
Прыскаю и шепчу:
– Нормально. Если ты, конечно, не принцесса на горошине.
Катя задумчиво хмыкает и накручивает на палец прядку волос. Они у нее золотистые, свитые в мелкие кудряшки, на вид очень мягкие.
– Я бы не вытерпела, – вслух подводит итог внутренним размышлениям Катя.
– Ты хотела себе дреды?
Голос против воли выдает удивление, которое другая девчонка сочла бы оскорбительным. Окидываю Катю внимательным взглядом, так, будто вижу ее впервые в жизни, а не десятый год подряд, и качаю головой. Нет, ей совсем не подойдет такая прическа.
Катя – олицетворение естественной красоты. О таких девушках говорят, что они будто пришли из прошлых веков. Большие серые глаза, худое лицо и тонкие губы. Катя настоящая аристократка Викторианской эпохи.
– Вообще нет, но, когда увидела вчера тебя с дредами, подумала, что это круто.
Она мило улыбается, и я оторопело хлопаю ресницами. Мы с Черновой никогда не дружили. Наше общение вообще редко выходило за границы банальной вежливости и редких вопросов по учебе. Так что поменялось теперь?
Краем глаза вижу, как наша староста, Алена, хохочет и плечом точно невзначай прижимается к своему соседу.
Ах да. Алена же сбежала от Кати.
– Думаешь, я с тобой надолго? – Я костяшками пальцев тихонько стучу по столешнице.
Катя пожимает плечами, которые из-за белой рубашки с рукавами-фонариками выглядят гораздо шире, чем есть на самом деле.
– Не знаю. Алена вряд ли вернется ко мне в ближайшее время…
– А пересадкой и не пахнет?
– Вчера на классном часе нам разрешили сидеть так, как сидим сейчас.
Окидываю кабинет взглядом, чтобы понять – почти все на своих прежних местах.
– Если хочешь вернуться за парту к Марку, то можешь поговорить с Артемом. Я не против сидеть и с ним, – не слишком весело говорит Катя.
Наверняка она заметила мое помрачневшее лицо и взгляд, что лениво ползает от парты к парте и застывает на Вадиме. Он, как обычно, в первом ряду прямо напротив доски. Мне почти жаль беднягу – историчка, брызжа слюной, пытается доказать свою правоту и то и дело стучит рукой по парте. Тема спора сместилась с причесок на место женщины в обществе, и теперь вся эта перепалка точно надолго.
– Дарьян? Ну так что, ты пересядешь от меня?
Катя неплохая девчонка. Хорошо учится, тихая, спокойная. Но я привыкла сидеть с братом, и ситуация в гильдии лишь обостряет мою тоску и переживания. Украдкой оборачиваюсь, чтобы глянуть на Марка, и в этот момент наши взоры сталкиваются. И Марк, и Артем резко опускают головы, что ощущается как удар в спину.
Почему они так отреагировали? Неужели говорили обо мне? Неужели Марк…
– Дарьяна? – Катя касается моего плеча. – Ты как?
В ушах гудит, а перед глазами ползет густой туман.
«Они тебя ненавидят», – шипит змеиный голос, и я ему слепо верю.
К горлу подкатывает тошнота, и мне, хоть и сижу у распахнутого окна, вдруг перестает хватать воздуха.
– Можно выйти? – Моя рука взмывает вверх. Жду кивка учительницы и выметаюсь в коридор.
Слышу, как историчка остроумно шутит о том, что я только что пришла, а уже бегу в туалет, но никто, к счастью, не смеется. Я действительно направляюсь к уборным, но в женский туалет не попасть – техничка как раз моет пол. Торопливо шагаю в противоположное крыло к мужскому туалету, где никого нет.
Какая разница, что за картинка на двери? Мне просто нужно умыться.
Залетаю в первую комнатку с раковинами. От помещения с кабинками она отделена закрытой дверью, за которую даже не заглядываю. Мне нужна только раковина.
Над ней висит зеркало без рамки. С гладкой поверхности на меня смотрит испуганная девушка. Хочу смыть это выражение лица и, не глядя, касаюсь крана. И вдруг понимаю, что мои пальцы становятся странно влажными… Липкими.
Опускаю глаза, и в горле застывает крик. Мои пальцы в чужой крови. В ней же испачканы кран и раковина.
«Мерзость!» – вопит тревога, и я кидаюсь ко второй раковине, подставляю дрожащие руки под воду и судорожно тру их, пока воображение рисует тошнотворные картинки. Алая жидкость впитывается в кожу, въедается в поры, и чужая, возможно, чем-то зараженная кровь растекается по моим венам.
«Это глупость! Это невозможно!» – пытаюсь убедить себя я, но голос тревоги всегда громче.