– Знаю. Но если я буду внимательна и бдительна, то не упущу свою жизнь так глупо.
– Так, как твой отец?
Поджимаю губы и молчу. Слова психолога бьют в самую болезненную точку.
– Из-за его смерти ты боишься жить? Тратишь время на страх, а силы – на контроль?
Она знает, что права. Мы уже обсуждали это, но врач хочет, чтобы я снова сказала удушающую истину вслух.
– Я боюсь жить в мире, где тебя может убить простой гвоздь.
Психолог, поджав губы, снова кивает. Ненадолго комната погружается в тишину. Доктор ждет, что заговорю сама, но я не могу. Все мои силы направлены на то, чтобы сдержать слезы.
Женщина заботливо придвигает ко мне корзинку с бумажными полотенцами и спрашивает:
– Хочешь поговорить о том, как умер твой папа?
Мотаю головой, сцепив зубы, чтобы изо рта не вырвался непрошеный всхлип. Не о чем тут говорить…
В лето, когда родители собирались развестись, я жила с папой на даче за городом. Интернета там не было, и связь едва ловила, отчего с мамой я почти не созванивалась. Однако в той глубинке я чувствовала себя спокойно и умиротворенно.
Папа говорил, что его друг-риелтор подбирает для нас жилье в городе. Небольшой квартирки нам двоим бы точно хватило, хотя с папой я бы даже в домике в деревне согласилась жить! И плевать, что мама звала в трешку с хорошим ремонтом в самом центре. Я все равно хотела быть с отцом.
Мы каждое утро ходили в лес за ягодами и грибами. Днем вместе работали в огороде, а вечерами пили чай, сидя на траве и любуясь звездами. Иногда, пока я ходила гулять к речке или читала в теньке под яблоней на нашем участке, папа забирался на чердак за инструментами, а потом чинил проводку или менял устаревшие розетки.
В один из летних дней мы привычно работали в огороде. Я полола, а папа что-то копал. Смутно помню, как он зашипел от боли и пошел промывать рану, бросив лопату у грядки.
– Что-то случилось? – крикнула тогда я, козырьком приложив ладонь ко лбу.
– Пустяки, – отмахнулся отец. – Наступил на гвоздь. Представляешь? Торчал в земле, а я и не заметил!
– Рану нужно обработать? – Я встала, позабыв о кустиках виктории, которые спасала от сорняков.
– Я сам, – заверил папа, и я ему поверила.
Мне едва исполнилось пятнадцать, и я мало знала о столбняке. Папа наверняка знал больше, но забыл, что срок его прививки давно истек.
Поэтому спустя неделю моя жизнь начала превращаться в ад.
– Дарьяна? – зовет психолог, возвращая меня из прошлого в настоящее. – О чем ты думаешь?
– О том, как сильно может ломать человека болезнь. Буквально.
Горькая улыбка касается губ, а в памяти воскресает ужасная картина: папа корчится на больничной койке крохотной деревенской больницы. Мы опоздали с лечением, и теперь оставалось только смотреть, как болезнь точит моего отца.
Мышцы больше не слушались его. Челюсти его сводило так, что он едва ли мог говорить. Спину против воли выгибало дугой, а на лице застыло выражение муки.
В конце концов он задохнулся из-за спазма мышц, пока я рыдала у его кровати и просила не оставлять меня.
Вместе с отцом умерла моя вера не только в будущее. Я перестала доверять миру, в котором живу. Если какой-то дурацкий гвоздь может лишить человека жизни столь жутко и жестоко, то сколько еще способов умереть существует?
– Дарьяна, скажи, чего ты боишься больше: жизни в вечном страхе или смерти?
Я долго молчу, размышляя, и тогда психолог добавляет:
– Пожалуйста, рассуждай вслух. Тогда мне будет легче понять тебя и помочь.
– Я не знаю, что ответить. Знаю, что не должна думать о смерти и бояться ее. Это путь в никуда. А еще смерть – это всегда потеря, а мне терять нечего.
– А как же родные? Как же твое собственное будущее?
Горькая улыбка появляется на лице.
– Вы говорили, что без настоящего не может быть будущего. Так вот, мое настоящее – это страх и постоянные размышления о прошлом. А если бы я могла помочь папе?
– Ты не должна сожалеть. Ты была ребенком и сделала все, что было в твоих силах.
Пытаюсь выдавить понимающую благодарную улыбку, но получается гримаса боли. Уголки губ все равно ползут вниз, точно кто-то к ним канаты привязал и тянет-тянет к подбородку, а в глазах застывает дрожащая пелена.
– Ты не умеешь доверять, Дарьяна. – Психолог подается чуть вперед, а я отвожу глаза, но все равно внимательно слушаю ее. – И в первую очередь у тебя нет доверия к себе. Ты видела ужасные вещи, и они сломали тебя.
Губы дрожат. Я сжимаю их сильнее и впиваюсь ногтями в подлокотник кресла.
– Ты ведь знаешь, что не могла заразиться, просто коснувшись крови. Знаешь, что не умрешь от этого. Но все равно боишься.