В моих самых откровенных мечтах ты позволяла себе все. У тебя на лице постоянно мерцала дьявольская ухмылка, а глаза были темными от съевшего их желания. А я… я был рабом твоих желаний. Весь. Полностью. От кончиков пальцев до самых глубин моей очень черной души.
Но увы. Настоящий мир оказался куда более… разочаровывавшим. Сначала я умудрился заключить союз с ненормальными людишками, желавшими избавить мир от магии. Глупая и бесперспективная затея, честно говоря. Впрочем, это не помешало мне подставить Реджину. Но потом… стало понятно, что играть против тебя и твоей семейки героев просто бесполезно, да и не окупается.
Поэтому я сменил стратегию.
Мое появление было эффектным. Конечно, хук справа от твоего отца был неприятным, но, в целом, вполне закономерным сюрпризом. По мере того, как у вашей компашки начал вырисовывался общий план действий, у меня действительно появилась пара идей относительно того, как можно было бы использовать бобы. В конце концов, немного грубой силы – и ты без сознания на «Веселом Роджере», а я уж знаю, куда отвести корабль, чтобы нас никто не нашел. Твой папочка заставил меня внести пару коррективов, но в целом, я был готов украсть тебя.
61
Это первый раз, когда ты смотрела на меня так пристально. Твои голубые глаза, устремленные на мое лицо, сияли и переливались, а ты сама говорила то, что я понял, ещё поднимаясь по бобовому стеблю: мы похожи, да. Но главное мы отличаемся ровно настолько, насколько нужно чтобы быть идеальной комбинацией. Как виски с лимоном. Или ром с виноградом. Как корабль и его капитан.
Я действительно был против вашего акта всеобщего суицида – желание сволочь тебя за руку за уголок и прыгнуть в портал, только усилилось, но, черт тебя подери, Свон!.. Почему ты говорила так убедительно? Почему ради тебя мне захотелось поступить благородно, спасти чью-нибудь жизнь, а не разрушать? Почему именно ты сказала мне о Белфайере – единственном мальчишке, которого я мог бы назвать своим сыном, воспитанником… другом? Почему все сложилось именно так?
Ты прижимала к груди пустой кошель – боб давно перекочевал в мой карман – и так сильно верила в то, что в правильный момент, я могу изменить свою суть и поступить иначе – так же как и ты однажды смогла.
И знаешь? Пускай, это и заняло время… Я понял, что и вправду могу это сделать. И я лишь сильнее убедился в этом, когда ты с удивленным видом вытряхнула на ладонь последний боб.
65
Мы сидели друг напротив друга в одной из кают «Веселого Роджера» в полной тишине. Я периодически наполнял твою рюмку, а сам невозмутимо хлебал ром из горла. Не знаю, было ли это самовнушением или реальностью, но привычный обжигающий вкус напитка почему-то внезапно стал отдавать легкой шоколадной сладостью. Мне нравится думать, что это все из-за тебя.
Ты не хотела говорить, а я не настаивал. Клинок в темных ножнах лежал на твоих коленях, и ты - то ли сознательно, то ли нет – раз за разом проводила по ним свободной рукой. Мы пили за Нила. Мы молчали о нем. Хотя ещё пару дней это казалось невероятным.
Я вспоминал мальчика, каким он был, и топил в роме горечь сожаления о том, что бросил его на этом чертовом острове. Ты вспоминала мужчину, которым он стал, и точно также как и я пыталась утопить в моем «пойле» что-то свое, и я знал, что сегодня стал ещё ближе к тебе. Не из-за Нила, нет. Из-за уюта мгновений, проведенных с тобой наедине.
69
Ты, я и моя любимая бездонная фляжка с ромом.
Похоже, мы завели традицию.
Что примечательно, похоже, ты сама не замечала, насколько изменилось твое отношение ко мне. Твой отец и Реджина искали во всех моих словах подвох и причину связать меня и сбросить в какое-нибудь ущелье этого проклятого острова, в то время как ты… просто доверяла мне.
Да, я помню, ты говорила: мы – одинаковые. Может быть, поэтому ты приняла меня так легко. Но и у тебя, и у меня есть свои скелеты в шкафу. Что-то что не расскажешь случайному знакомому и уж тем более противнику. Но учитывая количество совместно выпитого рома… нас можно было бы назвать близкими приятелями. И я очень хотел бы узнать о тебе что-то сверх общепризнанных фактов. Что-то, что подтвердило бы нашу связь. Нашу идеальность.
Я видел это в твоих глазах, Свон. Страх и неуверенность. Ты боишься ошибиться снова. Ты доверила свое сердце, Нилу, а он разбил его в клочья. А он был куда более благонадежным парнем, чем когда-либо буду я. Хотел бы я быть другим… нет, я буду стараться, но на это нужно время, которого у нас, с учетом присутствия Пэна, в обрез.
- Так кто же ты, Свон? – уже более серьезным тоном спросил я.
- Ты уверен, что хочешь это знать? – веселье исчезло из твоего голоса, сменившись будоражащей прохладой.
- Думаю, хочу, - честно ответил я.
Ты короткое мгновение всматривалась в мои глаза, а затем так же молча отправилась следом за остальными. Я проводил тебя взглядом и сделал ещё один глоток, коротко дернувшись от прошившей тело дрожи, вызванной обжигающим напитком.
Ладно, дорогуша. Я умею ждать.
74
Мы обыскивали убежище Нила, когда ты и я снова оказались лицом к лицу. Пока все, в том числе и я, шарили по углам, осматривали закоулки, перетряхивали немногочисленные вещи, ты внимательно рассматривала выцарапанные на стене рисунки. В какой-то момент ты замерла, и твое лицо было… словно ты увидела то, чего не ожидала, как будто тебя озарила некая мысль. Конечно же, мне тут же стало интересно: какая мысль?
- Что-то нашла? – я пригляделся к неровным белым линиям, складывавшимся в причудливые, но вполне понятные фигуры.
- Не уверена, - протянула ты, коротко проводя пальцами по одной из черт. – Я не знала, что Нил любил рисовать.
В этот момент передо мной впервые за последние дни пронеслись воспоминания на Миле. Как она изрисовывала целые путевые журналы, используя либо уголь, либо только одно перо. Никаких красок – только черные линии. Чуть светлее, чуть темнее. Там более четкие, здесь размытые настолько, что границы почти невозможно уловить. Пейзажи с изображением хвойных лесов, бушующих штормов, портреты людей, которых я знал или не знал, и лицо сына, которое она рисовала постоянно.
- Это у него от матери, - коротко выдохнул я, тут же встретив твой удивленный взгляд.
О. Да. Я же не говорил о Миле. Странно. Ещё неделю назад я мечтал о мести, почти был готов умереть ради того, чтобы присутствовать при последнем вздохе Румпельштильцхена, а сейчас… мне плевать. Крокодил уже отстрадал свое, а мне моя жизнь ещё пригодиться. А Мила… она навсегда осталась в моей памяти – светлым эпизодом, краткой чередой счастливых дней – и в моем сердце, которое, вопреки логике, не отреклось от способности любить. Наоборот, мне кажется, теперь я буду любить ещё неистовей. И когда-нибудь, Свон, когда-нибудь… ты узнаешь насколько.