— Бабушка знает о случившемся, — бесцветным тоном произносит Джун. — Она хочет помочь.
Сатору не верит. Шесть глаз не способны распознавать ложь, но простой логики хватает на то, чтобы понять: глава клана Годжо не станет помогать.
— Она хочет встретиться с тобой. Предложить решение проблемы.
Джун кидает сухой взгляд на Казуки, слегка кивая.
— Вы его не тронете, — давит из себя Годжо, забывший за три дня человеческую речь.
— Он умрёт, если мы не вмешаемся.
Сильнейший впервые чувствует, какой сложный на деле мыслительный процесс: в голове будто валятся один на другой пыльные мешки, выстраивают ненадёжные конструкции, грозят рассыпаться комьями грязи.
— Ты ничего не потеряешь, просто поговорив с ней. Парень может остаться здесь.
Годжо признаёт правоту сестры. Он должен испробовать все варианты, даже самые безумные. Колокольчиком дребезжит надежда. Может, отношение клана к нему изменилось ввиду того, что он хорошо показывал себя последние семь лет. Может, старые мудрые колдуны знают, как избавить Казуки от проклятия. Может, стоит довериться…
— Я возьму его с собой. Или пусть она приходит сюда.
Сатору несёт откровенную чушь. Бабушка не выходит за пределы дома уже больше тридцати лет — она единственное, на чём держится клан; кто-то вроде Тенгена, поддерживающего барьер школы в Токио. Но Годжо не оставит Казуки одного и считает слишком опасным тащить его с собой. Это палка о двух концах. Сумасшедшая старуха может помочь, а может заманить в ловушку.
— Бери с собой. Быстрее, бабушка не любит ждать.
По выражению узкого лица Джун невозможно что-то понять. Она похожа на глыбу льда, из которой кто-то небрежно высек подобие человека. В глазах нет ни злости, ни участия. Она просто исполняет поручение.
Сатору оглядывается на Казуки. Под ним мокрые от холодного пота простыни, влажные кудряшки скрутились в тонкие жгуты, подрагивают опухшие веки. Он не ест, с трудом пьёт, духовная сила утопает в воле проклятого духа. Его состояние не оставляет времени на раздумья.
— Идём, — стирая зубную эмаль, цедит Годжо. — Но я убью всех вас, если замечу что-то подозрительное.
Сатору поднимает Ноду на руки, крепко прижимая к себе. Тихо шепчет что-то о хорошем исходе, решении и спасении. Успокаивает не его, а себя. Джун приближается и касается пальцами плеча Годжо.
В следующее мгновение перед ним открывает свои двери церемониальный зал в доме клана Годжо. Сатору ёжится оттого, что на него лавиной рушатся детские воспоминания. Здесь бабушка запирала его в окружении десятков проклятых духов, здесь била палкой по пальцам, которые не желали складываться в верные знаки, морила голодом и сутками не давала спать. Здесь он, пятилетний малыш, сидел на резном стуле слева от длинноволосой старухи и принимал шаманов, которые паломниками приходили в дом Годжо. Они просили позволения дотронуться до руки ребёнка, раболепно заглядывали в глаза. Сатору чувствовал себя грязным после этих встреч.
Тело, повинуясь мышечной памяти, хочет бежать, но холод, источаемый Казуки, которого Сатору прижимает к себе, оказывается сильнее всех страхов. Шестиглазый из клана Годжо делает несколько уверенных шагов вперёд.
Бабушка сидит посреди зала, по периметру обставленного свечами. Простоволосая, утопающая в шёлке и парче старуха. Белые пятна радужки и мутные зрачки почти неразличимы. Она похожа на большую глубоководную рыбину, после жуткого шторма выброшенную на берег. Но Сатору знает, как обманчива внешность. Женщина когда-то сама обладала техникой Безграничности, пока её не унаследовал внук. Но и сейчас бабушке хватает сил на древнюю, почти забытую магию, берущую своё начало ещё в золотом веке проклятой энергии. Она знает то, что давно стёрто со скрижалей истории, потеряно в её хрониках и недоступно другим.
Сатору садится напротив, опуская на пол перед собой Казуки.
— Ты пришёл, Сатору, — звучит эхо, родившееся в огоньках свечей.
— Помощь, — шипит Сатору. — Нам нужна помощь.
Тело старухи — просто оболочка, её дух рассеян по всему залу, наполняет его дымом благовоний и густым ароматом воска. Её губы неподвижны, когда она говорит, глаза смотрят в одну точку. Она редко возвращается в дряхлую материальную куклу.
— В нём сильный демон. Он поглотил сердце Призрачной Королевы Нами — спутницы Сукуны Рёмена.
От имён двух могущественных проклятий по полу прокатывается невидимая волна, задевающая пламя свечей и мерзким мороком обжигающая ноги Сатору. Годжо вспоминает уроки истории, вбитые в него палками — Король Проклятий выбрал себе в жёны ту, что могла повелевать иллюзиями, порабощать людей и духов. Про Нами известно мало. Её имя не окрашено кровью миллионов убитых; можно лишь предположить, какую роль она играла в становлении золотого века тысячу лет назад. Но сердце Сатору проваливается в самый низ живота. Он надеялся, что Казуки стал сосудом какого-нибудь незамысловатого духа, чудом сохранившего кусочек души внутри потерянных проклятых мощей. Годжо смотрит на мертвенно-бледное тело перед собой. Боится думать о том, что чувствует Казуки, уже третий день сражающийся с королевой, приближенной по силе к Сукуне. Это почти невозможно. Такая воля должна была давно разорвать его на куски. На ладонях сжатых кулаков остаются кровавые лунки. Сатору задыхается от безысходности. Он не знает, что делать, путается в своих чувствах, продираясь через них, как через заросли ядовитых лиан — они отравляют мысли, разрушают самоуверенность, ставят Сильнейшего на колени.
— Помоги ему. И я… Тогда я вернусь в клан. Сделаю всё, что скажешь.
— Ты сам сможешь, — разлетается гулом по залу. — Вместе выпейте это.
Перед Годжо появляется две чаши: одна с чем-то землистым и вязким, другая с чистым, будто родниковая вода.
— Тебе — чёрное, — продолжает старуха. — Это поможет высвободить силу шести глаз. Ему — прозрачное; оно укрепит дух.
Сатору прислушивается к себе. Это сложно из-за бешено ревущего сердцебиения, от которого закладывает уши. Органы дробит неясная паника. Но Годжо живёт с ней уже третий день, поэтому не может напрямую связать с предложением бабушки. Он не чувствует опасности, исходящей от чаш. Похоже на правду: одна наполнена силой, другая жизнью.
Казуки хрипит, его снова тошнит кровью.
У Сатору не остаётся выбора: он бережно вливает кристальный напиток в рот Ноды, глотает мерзкую жидкость сам.
Он действительно наполняется силой. Она просыпается оттого, что каждый глоток приближает к смерти. Магия бунтует, поднимает свои бесконечные ресурсы, словно Сатору сквозь пласты известняка добрался до месторождения. Он чувствует в себе ядро, содержащее немыслимое могущество. Обостряются чувства: он видит каждую пылинку в воздухе, слышит удары крыльев птицы, пролетающей над домом, различает атомы, из которых состоит каждый предмет. Но ничего не может сделать.
Он — восемнадцатилетний Сильнейший из клана Годжо — был не готов к обрушившейся на него безграничности. Это не он властвует над ней, а она забирает себе его юное тело, сливая с космосом и божественными сущностями. Сила крадёт дыхание, слух, обоняние и зрение. Сатору забывает о том, ради чего пришёл сюда, кто он есть на самом деле и что такое вообще человеческие чувства. Он — всё и ничто одновременно. Бесконечность сжирает его, распыляя сознание на миллионы галактик.