— Твоя любовь, Годжо, вот что настоящее проклятие.
========== Худший кошмар ==========
Десять лет назад
— Зуки, проснись и пой!
Сатору Годжо — все противоречия мира в одном напыщенном лице — ложится на кровать рядом с завёрнутым в одеяло парнем. Руки непоседливо дёргают за ткань, впуская в свёрток прохладный утренний воздух. Он делает вид, что хочет убрать тёплое укрытие, но ёрзает и сам пытается проникнуть в него. Сначала длинной ногой, задевая стопой в белом носке голень, потом червячком заползает весь. Одеяла не хватает на двоих, поэтому Сатору придвигается вплотную, прижимая к себе сонное тело. Зарывается носом в лохматые чёрные кудри, обжигает руки о живот и плечи. Закидывает колено на бедро, будто он ракушка, защищающая свою жемчужинку.
— Ну куда ты в одежде на кровать… — стонет Казуки, ленивыми толчками бёдер пытаясь отбиться.
— Прости, Зуки, но мне некогда раздеваться, — мурлычет Сатору, задевая губами ухо. — Но если ты сильно хочешь…
Сатору восемнадцать. Он полон сил. Дорвался до нового вида удовольствия, способного заменить все конфеты и шоколадки этого мира. Хотя ему всё равно постоянно хочется съесть Казуки. Откусить кусочек острого носа, цапнуть за розовую пятку или приложиться губами к соску. Все его мысли крутятся вокруг этого ленивого создания — «где там Казуки? он уже соскучился? лучше чистить зубы прям в комнате, тогда смогу видеть его; надо приготовить ему суп; пригласить на свидание; Казуки такой красивый; Казуки, Казуки, Казуки».
Вся бесконечность сжалась до парня с жутким характером медведя-шатуна и лицом демона с хроническим недосыпом. Казуки Ноде на днях тоже исполнилось восемнадцать — первым делом он пошёл в магазин, ткнул свой паспорт в лицо милой девушке за кассой — «мне как обычно» — и забрал свою первую законную пачку сигарет. Скурил сразу всю, а потом целый день стрелял у Сёко. Годжо, кажется, до сих пор чувствует запах табака, впитавшийся в кожу и волосы.
— Я не хочу вставать, Ру, — бурчит Казуки и поворачивается лицом, чтобы уткнуться в шею.
Годжо сносит крышу. Он не может есть и спать — потому что всё происходящее до сих пор кажется гораздо более далёким от реальности, чем магия и проклятые духи. Он боится двигаться и дышать: вдруг ненароком разрушит иллюзию, снова проснётся одиноким ребёнком — Сильнейшим из клана Годжо. Поэтому Сатору как заведённый с утра до ночи пляшет перед Казуки, стараясь завоевать его внимание самыми неожиданными выходками. Вчера он вытащил серёжку из уха Сугуру, подложив её, как кнопку, на стул Казуки. Получил по шее от обоих. Но едва не умер от счастья, пока Нода бежал за ним, покрывая трехэтажным матом. Потом сидел с ним в пустом классе, где их оставили в качестве наказания, и долго извинялся, мучая губы и шею Казуки бесконечными поцелуями.
— Поспишь ночью. Сегодня у нас первое совместное задание.
Ночью Казуки, конечно, не поспит. Ведь есть много других интересных занятий. Вообще, сон — огромная проблема, потому что для этого Годжо приходится закрывать глаза. Прекрасное лицо Ноды — Сатору готов поклясться, что оно красивее его собственного — иногда снится ему, но те ночи, когда перед глазами только тьма или смутные видения из детства, такие мучительные, что Годжо подумывает отказаться от сна вовсе. Ему всё равно не нужно ничего, кроме Казуки.
А каждое новое прибавление в копилку чего-то «совместного» — будь то первый поход в парк аттракционов или вылезший одновременно у обоих герпес — заставляет сердце Сатору трепетать. Он хочет забыть, как разговаривать, есть и ходить, чтобы всему этому научиться заново — вместе с Казуки. Поэтому мысли о задании, где они вдвоём будут изгонять проклятие, заводят неутомимый моторчик в заднице Годжо. Нужно только вытащить Ноду из постели. Но, святые угодники, до чего же он хорош после короткого сна: отпечатки подушки на щеке, горячее податливое тело и припухшие глаза. Сатору капитулирует, поднимая белый флаг: он сделает всё, что скажет Казуки. И неважно, попросит он остаться сегодня дома или украсть с ночного неба Луну. Годжо не умеет любить по-другому — только бесконечно сильно.
— Ладно, я встаю, — всё-таки соглашается Казуки.
Вытягивает вперёд руки, и Сатору подхватывает запястья, помогая Ноде сесть на кровати. Казуки улыбается, хотя всё ещё не может полностью открыть слипшиеся ото сна глаза. Движение губ закладывает на щеках ямочки. Сатору внутренне разрывает от восторженного крика. Он чудом вырвал у жизни билет на выставку с лучшим произведением искусства — шедевром матушки-природы.
— Мы успеваем позавтракать?
Казуки целует Сатору в нос, лохматит волосы, цепляясь за них тёплыми пальцами. Конечно, они ни черта не успевают. Годжо так долго пялился на спящего Ноду, не решаясь разбудить, что проклятие могло умереть собственной смертью.
— Омлет или рис?
— Всё вместе, — не думая отвечает Казуки, сползая с кровати. — Я пока в душ.
Первый порыв Сатору: идти следом. Душ это в среднем пятнадцать минут. Целых девятьсот секунд без Казуки. Пока он там стоит под струями воды, стекающими по его…
Годжо втягивает через нос весь воздух в комнате. Лёгкие рвутся от давления. Но это единственный способ хоть немного успокоиться. Гето ещё пару лет назад говорил, что скоро станет легче: первая безумная страсть отступит, Сатору начнёт спокойнее относиться к своему возлюбленному. Сугуру сам ждал этого момента, устав от ежедневных бесед о том, какой же Казуки потрясающий. Иногда Годжо сопровождал их презентациями или тезисами, выписанными на цветные листочки. Но горы бумаги в столе Гето становились только больше изо дня в день. Сатору влюблялся в Казуки всё сильнее — кажется, его бесконечность сыграла здесь дурную шутку.
Всё началось с того самого дня, когда Масамичи-сан привёл в школу молодого мага, пятнадцать лет жившего где-то в Накано. Он родился в обычной семье — это потом уже Годжо нашёл среди дальних родственников Казуки какую-то прабабку, которая владела шаманскими техниками — и ничего из себя не представлял. Быстро разобрался в порядках колдовского мира, но смотрел на всех диким зверьком. Сначала Сатору просто загорелся идеей стать для новичка путеводной звездой — объяснял ему, как всё устроено, с высоты своей недосягаемой силы снисходил до скромных потуг Ноды, помогал ему осваивать оружие и новые техники. Но уже через год только слепой мог не заметить то, какими стали их отношения. Шестнадцатилетние Годжо и Нода жались по тупикам коридоров, целовались до треска зубной эмали и обнимались до вывихнутых предплечий. Их рассаживали, заставляли выслушивать долгие лекции о поведении в стенах школы, наказывали и грозились перевести кого-то одного в Киото, но двое подростков убегали, пробирались на самолёты до Окинавы, автостопом уезжали каждый раз в новую глушь. Вцепились друг в друга так, что под конец сдались даже взрослые. А Сёко и Сугуру привыкли: их непонятным образом заряжало энергией чужое ослепительное счастье.
— Что там за проклятие, ты не знаешь?
— Тебе нет нужды об этом волноваться, с тобой же будет Шестиглазый, — улыбается Сатору, раскладывая по тарелкам омлет.
— И правда, чего это я, — ехидно разводит руки Казуки, с ногами забираясь на стул. — Сделай всё быстро, и тогда мы успеем в кино.
Сатору жмурится от восторга, представив, как Казуки уснёт у него на плече в темноте кинотеатра.
***
Годжо стоит в паре метров от меня, нависая тенью. Я кожей чувствую его недоверие и волнение. Он не спускает с меня все шесть своих глаз, подмечая каждый жест, каждую волну проклятой энергии.
Я могу понять его чувства: сегодня первое занятие Итадори и двух других магов-первогодок. Сатору решил, что и им будет полезно поучиться у меня.