На следующий день в воздухе чувствовалось возбуждение. Оно ощущалось даже в тихих и зловещих проулках, ведущих ко Двору Чудес. Все были на улицах, толпились вокруг Гран-Шатле, ожидая, когда выведут осужденного. Гул тысяч голосов, извергавших проклятья, походил на раскаты отдаленной грозы и перекрывал церковные колокола, с восхода солнца звонившие за упокой. С самого рассвета дом Барнаби был охвачен бурной деятельностью. Прежде чем покинуть дом, Барнаби упаковал наиболее ценные пожитки в несколько узлов, к которым добавил вещи отправляющихся вместе с ним женщин. Ландри доверили отнести их на Епископскую набережную, где могущественная гильдия речников имела несколько складов. Барнаби заранее договорился о местах на барже, следующей вверх по реке в Монтеро с грузом гончарных изделий. Такой груз не мог. привлечь внимание солдат графа Арманьяка, которые контролировали реку у Корбейля. Единственное, что было нужно — это разрешение… Ландри должен был доставить Жакетт к складу и там ждать подхода остальных. С большой неохотой она разрешила Катрин присоединиться к набегу на дом торговки требухой, и то только потому, что она была единственным человеком, кого Лоиз знала среди своих спасителей. Она сказала, что, если ее попытаются задержать, она убежит. Напряженные нервы Жакетт не позволяли ей самой участвовать в этом деле. Она легко поддавалась панике и могла испортить все.
— С девочкой ничего не случится, — пообещал Барнаби. — Но ни в коем случае не покидайте склад. Если все.. пойдет хорошо, мы будем там к шести. Судно отчалит, когда колокола зазвонят к вечерне.
— Не беспокойся, — сказал Ландри. — Я присмотрю за ней. Она не уйдет.
Парень чувствовал себя расстроенным. Неизбежный отъезд Катрин мог стать началом долгой разлуки, и его сердце обливалось кровью при мысли о расставании со своей маленькой подружкой, которую он любил сильнее, чем готов был себе признаться. Но ему легче было откусить себе язык, чем сказать об этом Катрин. Будущее рисовалось в темных тонах, и Ландри чувствовал, что у него как-то странно покалывает в глазах, когда он смотрит на Катрин.
Она выглядела спокойной. Барнаби нарядил ее мальчиком. На ней были плотные серые чулки, башмаки из крепкой кожи и зеленая куртка из толстой бумазеи. Несмотря на жару, ее лицо плотно охватывал капюшон, переходящий на плечи в виде небольшой пелерины, отделанной фестонами. Этот убор полностью скрывал ее волосы, заплетенные Сарой в небольшие плотные косички, чтобы они занимали как можно меньше места: весь наряд очень шел ей. Но свою внешность изменила не она одна. Сам Барнаби был неузнаваем. Плащ с ракушками был сложен в один из свертков. Вместо него на Барнаби был просторный кафтан из коричневой ткани, схваченный в талии крепким кожаным поясом с большим кошелем. На шее висел на цепи образок со святым Яковом. Капюшон из той же ткани, что и одежда, так искусно драпировал плечи Барнаби, что никто не смог бы догадаться, что под ним спрятана большая часть его сбережений, в то время как раздувшийся кошелек содержал только мелкую монету. В этом наряде, который завершали башмаки с острыми носами, торчащими из-под платья дюймов на шесть, он походил на солидного, если даже и отошедшего от дел, богатого купца. Катрин должна была играть роль его внука. Одна Сара осталась в своем обычном причудливом наряде, так как ее платью предстояло сыграть особую роль.
Все вместе они оставили Двор Чудес, но когда достигли границы Королевства Нищих, то разделились на две группы и дальше отправились разными путями: Сара и Барнаби к Королевскому монетному двору, тогда как Жакетт и Ландри в сторону дворца д'Алансон и башен Лувра. Мафер со своими людьми уже расположился в окрестности рынка Нотр-Дам.
Несмотря на угрожающую ей самой и ее товарищам опасность, Катрин чувствовала себя счастливее, чем когда-либо со времени смерти Мишеля. Было чудесно снова свободно ходить и чувствовать солнечное тепло. Ее охватило возбуждение от ожидания приключений — охотничьей облавы, где роль дичи играл человек. Они вырвут Лоиз у этого грубого животного Кабоша.
На колокольне Сен-Жермен пробило три часа, когда Жакетт и Ландри проходили мимо нее. Когда они, изнывая от дневной жары, сошли к реке, то увидели, что ее берега почти пустынны. Несомненно, все горожане собрались вдоль дороги к месту казни. Туда же пришли клоуны, жонглеры, дрессировщики животных, менестрели и рассказчики, так как ничто так не привлекает толпу, как хорошая казнь. Это было торжество со всеми атрибутами настоящего праздника. Смерть значила так мало.
Тем временем Барнаби и Катрин с Сарой, державшейся на несколько шагов позади, тоже шли в сторону реки, но немного выше по течению. Переход через мост Менял вызвал у Катрин боль воспоминаний. Ее старый дом еще стоял, но его обвалившиеся стены потрескались и обветшали, зияющие окна открывали взору пустоту внутри, красивая вывеска была сорвана. Сейчас это был только пустой остов, из которого ушла душа. Катрин чувствовала, как к горлу подступает комок. Она из всех сил терла глаза и хотела бы быть за много миль отсюда. Барнаби заспешил, еще крепче сжимая руку девочки.
— Будь мужественной, — прошептал он. — Бывают моменты, когда нам нужно все наше мужество. У тебя скоро будет другой дом…
— Но не будет другого отца, — прошептала она, едва сдерживая слезы.
— Мне было только семь лет, когда у меня отняли отца. А когда я вспоминаю, как он умер, то, думаю, отдал бы все, что у меня есть, ради того, чтобы он был просто повешен.
— Что сделали с ним?
— То, что всегда делают с фальшивомонетчиками: сварили живьем на Моримонте в Дижоне…
Катрин вскрикнула от ужаса, но плакать перестала и шла дальше молча. Она храбро постаралась отбросить ужасные воспоминания, разрывавшие ее сердце как раз в тот момент, когда ей больше всего хотелось быть сильной. Подойдя к рынку Нотр-Дам, она узнала, несмотря на маскировку, людей Машфера. Некоторые из них переоделись солдатами, другие — купцами или даже монахами. Они расположились, как и следовало по плану, вокруг рынка. Только Машфер был в своем обычном одеянии нищего. Барнаби осторожно показал на дом Кабоша, ставни которого, как и прежде, были наглухо закрыты.
— Твоя очередь, Сара!
По кивку Барнаби цыганка медленно пошла вверх по улице, покачивая бедрами и тихонько напевая. Одной рукой она держала тамбурин и постукивала в него в такт песне. Она начала как бы невзначай, напевая про себя и отбивая ритм. Постепенно песня становилась громче, сквозь непонятные цыганские слова стала пробиваться мелодия. Напев был причудливый, перебиваемый паузами и резкими воющими нотами. Слегка хрипловатый голос Сары придавал песне загадочную глубину, зачаровывал и делал ее похожей на заклинание. Песня захватила Катрин. В окнах появились два-три лица, останавливались послушать и редкие прохожие. Всего собралось не более десяти человек. Машфер подошел к Барнаби, будто для того, чтобы попросить подаяние.
— Если старуха не откроет, нам придется вышибать дверь. Что скажешь?
Барнаби порылся в кошельке и опустил су в грязную руку нищего.
— Конечно, но я бы не хотел доводить до этого. Выбивание двери наделает много шума, даже если здесь никого нет вокруг.
Никто не появился в окне продавщицы требухи. Дом казался бы совсем пустым, если бы не едва слышные звуки внутри. Катрин неожиданно побледнела и прижалась к Барнаби.
— Боже мой!.. Марион!.. — воскликнула она, осторожно указывая на полную женщину, только что показавшуюся в дальнем конце улицы. Барнаби поднял брови.
— Кто? Та служанка, которая…
— Да, служанка, которая позвала людей в наш дом и стала причиной смерти папы и Мишеля. О, я не могу видеть ее!
От нахлынувшего отвращения Катрин хотела убежать.
Но Барнаби крепко держал ее за руку.
— Ну, ну!.. Хороший солдат не оставляет поле битвы, мой цветочек! Я понимаю твое нежелание снова видеть эту женщину… Держу пари, она и в лучшие-то времена представляла не очень приятное зрелище. Но ты должна оставаться здесь.
— А что, если она узнает меня? — В таком наряде? Я буду очень удивлен, если она тебя узнает. Во всяком случае, мне кажется, в ее состоянии она не способна узнать кого бы то ни было.