– Слишком большая честь! Слишком большая честь для нас! Моя племянница – девушка… Совсем еще юная… Ей не пристало получать такие подарки!
Бедняга не знал, как выразить свою мысль, не оскорбив его светлости. Но паж, желавший как можно скорее избавиться от тяжеленного попугая, тотчас понял, что хочет сказать Матье, и ответил ему:
– Гедеона нельзя отнести назад. Его светлость разгневается.
– А мы… А нас… не оскорбляет ли нас его светлость, полагая, что моя племянница спокойно примет подобные знаки внимания? Какая слава пойдет о ней?!
Гедеону, чей желтый клюв весьма напоминал нос мэтра Матье, явно надоели затянувшиеся препирательства, и он решил высказаться, провозгласив:
– Да здравствует гер-р-рцог! Да здравствует гер-р-рцог!
Услышав, что заморская зверюга к тому же еще и говорит, суконщик растерялся до такой степени, что сам потерял дар речи и не смог сказать ни слова пажу, который, оставив попугая, спокойно удалился. Катрин, давясь от смеха, утащила птицу к себе в комнату. Попугай долго еще не мог успокоиться. С этих пор он сделался главной забавой для всех, в том числе и для дядюшки Матье, который беспрестанно ссорился с ним и спорил.
Причесавшись и переодевшись, Катрин уже думала спуститься вниз, как вдруг услышала на улице топот копыт и прильнула к окну. То же самое, без сомнения, сделали все девицы во всех окрестных домах.
Сквозь невообразимое облако пыли, поднявшееся, поскольку улиц в Дижоне тогда не мостили, она разглядела господина Гарена де Бразена.
Казначей ехал высоко подняв голову, он заметил Катрин и с важностью ее приветствовал. Покраснев, она поклонилась в ответ и отошла от окна, не зная, что и думать о новой их встрече, столь скорой после предыдущей. Неужели он приезжал за покупками? Не может быть. Стук копыт стал глуше и смолк. Катрин машинально огладила полотняную юбку цвета зеленого миндаля, отделанную простой белой тесьмой, и отправилась к дядюшке Матье.
Матье сидел в конторе с бухгалтерскими книгами. Склонившись над пюпитром из черного дерева, заложив за ухо гусиное перо, он что-то подсчитывал в толстенной книге, переплетенной в кожу, тогда как его помощники раскладывали по полкам только что доставленные из Италии штуки материи. Видя, что дядюшка с головой ушел в подсчеты и не обращает на нее ни малейшего внимания, Катрин отправилась помогать старичку Пьеру раскладывать материи. Каких тут только не было! И миланская парча, и венецианский бархат. Как любила Катрин хотя бы перебирать и гладить эти роскошные ткани, предназначенные для знатных дам и очень богатых горожанок! Ей самой, понятное дело, никогда не доведется таких носить. Больше других ей приглянулась серебристо-розовая парча, затканная диковинными птицами.
– Погляди, какое чудо, – сказала она Пьеру, разворачивая ее. – Ах, как мне хотелось бы в нее нарядиться!
Старенький Пьер ласково поглядел на нее, считая, что Катрин достойна еще и не такой парчи, любой, самой драгоценной!
– А вы попросите у мэтра Матье, может, он вам и подарит. Будь я на вашем месте, я бы попросил. Вам она так пойдет. И это тоже!
И он показал ей венецианский бархат: по золотому фону вились причудливые черные цветы. Катрин вскрикнула от восхищения и приложила бархат к себе.
– Положи сейчас же на место! – раздался грозный окрик дядюшки. – Ткани капризные и стоят бешеных денег!
– Я знаю, – печально вздохнув, отозвалась Катрин, – но где еще, кроме нашей лавки, мне ими полюбоваться?
Она обвела рукой полки с аккуратными стопками парчи, золотистых глазетов, шелков, атласа, бархата всех цветов. На соседних полках лежали тончайшие кружева, тюли, затканные цветами персидские шали. Еще дальше вышитые в Валансьене батисты, блестящие, похожие на атлас полотна Венеции…
Матье торопливо забрал из рук племянницы драгоценную розовую парчу, из рук Пьера – венецианский бархат, завернул их в кусок белого полотна и приложил к солидной стопе самых разных переливающихся шелковистых материй.
– Все это уже продано, – объяснил он. – Заказ господина де Бразена, он пришлет за ними чуть позже. А тебе, дитя мое, пора приниматься за счета, а не витать в облаках. Я сейчас ухожу и хотел бы, чтобы ты все кончила к моему приходу, не забудь, счета просила мадам Шатовиллен. И еще проследи, чтобы эту турецкую шаль отослали жене сеньора де Тулонжа.
Еще раз горько вздохнув, Катрин отправилась из лавки в контору. Толстенные, испещренные римскими цифрами книги внушали ей глубочайшее отвращение, зато чудесной волшебной музыкой звучали названия дальних стран и диковинных тканей, привозимых оттуда. Однако надо заметить, что после Фландрии на хрустящих желтых страницах бухгалтерских книг частым гостем стало лицо смуглого рыцаря. Встретившись с ним среди цифр, Катрин всякий раз едва удерживалась от слез, так явственна была бездна, отделяющая конюшего дофина от племянницы дижонского суконщика. Не говоря уж о ненависти Арно, о войне, что поместила их во враждующие лагеря… Но в это утро Арно не навещал Катрин. Обмакнув в чернила перо, она мужественно принялась за дело, видя перед собой чудесную розовую парчу и обдумывая любопытный вопрос: неужели хранитель бургундской казны решил, что в серебристо-розовом блеске он станет пригляднее?