Север. Северо-северо-восток. Восток.
Снежинки ложатся и на ботинки, и на одежду. Покойник свисает на старой веревке, обмотанной вокруг шеи и прикрепленной к темной потолочной балке. Комната завалена хламом: сломанная трухлявая мебель, ржавеющие инструменты.
Газета лежала поодаль от мертвеца, в углу комнаты, и потому была защищена от снега. Виднелся заголовок:
«Вестник царства справедливости»
Человеколюбивая газета для каждого
Для морального и социального роста
Издатель:
«Ангел Господень», Франкфурт-на-Майне
В гамаках порванной паутины висят замерзшие скрюченные черные пауки.
«…рыбачьи лодки с парусами, окрашенными в кроваво-красные цвета заходящего солнца…»
Слова исчезают.
«…вино, которое мы пили в морском порту Марциана…»
Буквы расплываются.
«…наша бухта, в зеленых волнах которой мы обнимали друг друга…»
Растворилось.
Молодое лицо висельника было запачкано кровью, которая на таком холоде застыла коркой. Снежинки опускались на раны, покрывали коротко стриженные темно-русые волосы, попадали в открытые карие глаза с расширенными зрачками. Там, где снежинки касались кожи, волос и глаз, они еще таяли.
Мужчина перестал дышать не так давно — тело не успело остыть.
Повторялось маленькое, бесконечное и бессмысленное путешествие ботинок туда-сюда, туда-сюда.
Восток. Северо-северо-восток. Север.
И обратно.
Север. Северо-северо-восток. Восток.
Руки покойника были в крови, костяшки пальцев разбиты.
Во многих местах был запачкан кровью и изорванный пуловер, и серые спортивные брюки. На пуловере, ботинках, брюках снег не таял, они были такими холодными, каким вскоре станет тело покойного.
«…наша первая встреча…»
Восток. Северо-северо-восток. Север.
«…наш первый поцелуй…»
Север. Северо-северо-восток. Восток.
Эти нежные слова растворялись, исчезали под таким же нежным давлением снега, заставляющего их исчезнуть навсегда.
Мертвый был стройным юношей лет двадцати. Был ли он симпатичным несколько часов назад, когда еще жил? Сейчас он выглядел ужасно. Чувственный рот был искажен гримасой, а вздувшийся, синюшный язык еще больше усугублял впечатление. Снег, попадавший на язык, больше не таял.
Может быть, этот висящий в петле юноша знал историю возникновения пограничного вала, знал, что эта башня была выстроена римскими солдатами, пригнанными сюда, на холодный мрачный север, с благословенного и теплого юга по воле их победоносных полководцев. Перед рождественскими каникулами его классу дали задание прочитать у Тацита[1] все, что он написал о возведенных здесь башнях и замках.
Тот, кто теперь висел в петле, постепенно коченея, несколько недель назад, перед выпускными экзаменами, прочитал у Тацита следующее:
«Четыре легиона передал Германик Чесине, пять тысяч человек вспомогательного войска и в большой спешке согнанные толпы германцев, живущих по эту сторону Рейна. Столько же легионов и удвоенное количество войск союзников взял он с собой. На развалинах укреплений, построенных при его отце Друзусе на горе Таунус, возвели новые постройки, насыпали валы, воздвигли сторожевые вышки, смотровые башни и один замок…»
Труп продолжал раскачиваться.
«…Ты моя душа, ты мое дыхание…»
Не было слова, с которым бы не расправился снег.
Под старой газетой шуршали маленькие замерзающие мыши.
«…Оливер, мой любимый Оливер…»
Вот под снегом исчезла и эта последняя строчка, с которой письмо начиналось. Ботинки неторопливо проплыли над ней. Жалостно запищали мыши. Часы на окровавленном запястье мертвеца показывали двадцать один час тридцать четыре минуты. Тело качнулось назад. Снег наконец добрался до последних слов. Без всякой спешки, мягко, осторожно, даже нежно он уничтожил и их. Исчезло: «…Любовь моей жизни…»
В это же время — в двадцать один час тридцать пять минут седьмого января 1962 года — из многочисленных громкоговорителей центрального железнодорожного вокзала города Франкфурта раздался хриплый простуженный мужской голос: «Внимание, внимание! Скорый поезд Париж — Вена, следующий через Карлсруэ, Штутгарт, Мюнхен, Зальцбург, Линц, отправляется с четырнадцатого пути. Отойдите от края платформы, двери закрываются. Счастливого пути!»
Двери скорого поезда захлопнулись. Локомотив дернулся и с мягким толчком тронулся с места. Колеса закрутились, оси застучали. Длинный поезд через несколько секунд был проглочен темной снежной круговертью.
1
Тацит Корнелий, величайший римский историк (около 55 — около 116 года), был претором, потом консулом, затем наместником провинции Азия. Автор «Германии» — первой исторической хроники Германии, «Истории», «Анналов». По своему стилю, композиции и общему пессимистическому настрою его труды напоминают труды Салюста; он пытался объяснить мотивы поступков господствующего класса, исследуя их психологическую подоплеку. —