За нами и перед нами стоит несмолкающий рев клаксонов. Но все самое страшное уже позади. Машину еще бросает, но я снова прибавляю газу.
— Господи, — вздыхает она.
— Больше так со мной не говорите, — с трудом произношу я наконец, — никогда, слышите?
— Мне очень жаль, извините.
— Успокойтесь.
— Я сказала гадость, простите. Я, наверно, сошла с ума, если попыталась вырвать у вас руль.
— Возьмите себя в руки.
— Я просто ненормальная. Сама не знаю, что делаю.
Машина наконец-то обретает устойчивость.
— Вы можете меня простить?
— Почему нет?
— Я оскорбила вас.
— Вы несчастливы, и этим все сказано.
— Вы даже не представляете себе…
— У меня богатая фантазия. Я многое могу себе представить. Внимание. Снова «мерседес».
Она отворачивает голову. На этот раз чуть склоняет ее, и я чувствую, как она касается моего плеча. Я чувствую чудесный запах ее волос.
Проезжаем мимо «мерседеса».
— Мы его уже обогнали?
— Нет, — вру я, — подождите немного.
Сейчас только пять часов, а уже смеркается. Прямо перед нами еще виднеется золотой краешек солнца, но свет уже потускнел, и леса выглядят не так нарядно, как до этого. Голова Верены Лорд все еще лежит у меня на плече.
Глава 8
— Пять часов. На АФН сейчас передают музыку.
Я нажимаю на кнопку и включаю радио. Фортепиано и скрипка. Жалобный звук трубы. Одновременно мы восклицаем: «Гершвин! Концерт фа мажор».
— Вторая строчка, — говорит она.
— Вторая строчка самая красивая.
— Да, — говорит она, поднимает голову и смотрит на меня, — я ее тоже очень люблю.
— Вам уже лучше?
Она кивает.
— Как долго вы замужем?
— Три года.
— Сколько вам лет?
— Такие вопросы задавать не принято.
— Я знаю. Так сколько вам лет?
— Тридцать три.
— А дочке?
— Пять.
— А мужу?
— Пятьдесят один. Это тоже гадко, не правда ли?
— Что именно?
— Выйти замуж за человека, который старше тебя на восемнадцать лет, и изменять ему.
— У вас есть ребенок, — сказал я. — И, наверное, нет денег. Послушайте мелодию…
Она кладет мне руку на плечо, и мы долго слушаем музыку великого композитора, который в тридцать восемь лет умер от опухоли в мозге, в то время как многие генералы в восемьдесят лет еще выращивают розы.
— Сколько вам лет, господин Мансфельд?
— Двадцать один. И, чтобы вы зря не спрашивали, я еду во Фридхайм, потому что там расположен интернат, в котором я буду учиться. Я еще хожу в школу. Я трижды оставался на второй год. И сделаю все для того, чтобы остаться и в четвертый раз.
— Но зачем?
— Для собственного удовольствия, знаете ли, — ответил я. — Нам надо сворачивать с шоссе.
Я поворачиваю направо.
До Фридхайма восемь километров.
Широкая петля ведет через мост над шоссе. Я вижу березы, ольховые деревья и несколько дубов. Улица сужается. Луга и лесочки. Маленькое местечко. Узенький мост перекинут через узенькую речушку. По обеим сторонам дороги выстроились тополя, которые вскоре сменяются домами. Мирный городок, будто сошедший с открытки начала девятнадцатого века. Я проезжаю под постройкой, соединяющей два бело-коричневых дома, и вижу ратушу, высокую церковную колокольню с барочным куполом. Теперь я вынужден ехать очень медленно, со скоростью 50 километров в час, так как многие машины выбрали тот же путь, что и мы.
Напротив колокольни стоит старинный дом, украшенный искусной резьбой на фасаде и каким-то глубокомысленным изречением. В нижнем этаже дома располагается магазин под вывеской: «Все для путешествия». На витрине я вижу не только чемоданы и дорожные сумки, но и конскую упряжь. Выходит, здесь путешествуют и на лошадях.
Едем мимо рыночной площади.
— Есть здесь еще какая-нибудь дорога, которая ведет к вам наверх? — спрашиваю я сидящую рядом женщину.
— Если здесь повернуть направо, но она очень плохая.
— Теперь это неважно. Здесь нам не проехать. Эта дорога, похоже, ведет прямо к интернату. Сегодня последний день каникул. Родители привезли своих детей обратно в школу. Их что-то около трех сотен, если я не ошибаюсь.
— Вы здесь впервые?
— Ну да. Я новенький. Сейчас направо?