— А газета, которую нашли в башне?
— Возможно, какая-то аффективная реакция.
— Проясните.
— Недалеко отсюда есть дом отдыха, он принадлежит одной религиозной секте. Вчера утром я послал туда Вальтера. Он поговорил там с некой сестрой Клаудией. Она вспомнила Оливера Мансфельда и сказала, что он иногда один, иногда с госпожой Лорд бывал в доме отдыха. Юноша часто брал у них газеты, которые распространялись там. «Вестник царства справедливости», например. — Маркус засмеялся. — В выходных данных написано: «Издатель: „Ангел Господень“, Франкфурт-на-Майне».
— Перестань смеяться!
— Я смеюсь вот над чем.
«Ангел Господень», оказывается, именно во Франкфурте имеет свое издательство. По радио мы сделали запрос в фирму «Коппер и К°» и установили, что в бардачке «ягуара», который так долго стоял у них, лежала газета. Они, правда, не знают, что это была за газета, но, наверное, как раз эта. По всей видимости, когда молодой человек сел, а затем вышел из машины, он прихватил с собой эту газету.
— Зачем?
— Жест отчаяния. Тут трудно найти логику. Может, это…
Лазарус, который молча сидел рядом, вдруг покраснел.
— Может что?
— Своего рода поддержка, последнее утешение, откуда я могу знать, господа!
Старший комиссар взял газету, найденную в башне и лежавшую теперь перед ним в бильярдной гостиницы «Амбассадор». Он задумчиво разглядывал ее. Она была грязной, мокрой и старой. На первой странице была напечатана статья под заголовком «Вера, надежда, любовь, но любовь превыше всего».
— Наверное, вы правы, — сказал Гарденберг.
— Жандармерия докладывает, завтра утром будет возобновлено железнодорожное сообщение. Может, труп положить в гроб?
— Да, — сказал Гарденберг, на которого вдруг навалилась страшная усталость. — Сделайте это. Но не пломбируйте гроб. Ему еще предстоит таможенный досмотр.
Помощник комиссара Валлнер вошел в бильярдную.
— Франкфурт на проводе, господин комиссар.
— Что такое?
— Девчонка какая-то звонит.
— Что еще за девчонка?
— Называется Геральдиной Ребер или что-то в этом роде.
Гарденберг и Лазарус переглянулись.
— Где она?
— В полицейском управлении, у комиссара Вильмса.
Они вышли на чердак гостиницы. Здесь стоял окрашенный в оливково-зеленый цвет коротковолновый передатчик. Гарденберг взял трубку и представился.
— Это Вильмс, — послышался металлический голос. — Как дела?
— Самоубийство. За этим, конечно, стоит очень большое свинство, но мы не сможем его доказать. Ну, нам к таким вещам не привыкать. Думаю, завтра вернусь вместе с трупом.
Лазарус стоял в дверях, глотая пилюли и кашляя.
— Что хочет эта Геральдина Ребер? — спросил старший комиссар.
— Говорит, что хочет дать показания.
— Ну пусть дает!
— Хочет поговорить лично с вами.
— Дай ей трубочку.
— Даю.
В трубке было слышно, как Вильмс разговаривал с Геральдиной.
— Возьмите трубку. Когда будете говорить, нажимайте вот эту кнопку, когда будете слушать, отпускайте ее.
— Понятно, — послышался в трубке девичий голос и затем, обращаясь к комиссару Гарденбергу, девушка спросила: — Господин старший комиссар Гарденберг?
— Да.
— Я прочла в газете, что Оливер Мансфельд мертв. — В трубке пищало и шипело, а через крышу комиссару Гарденбергу было видно, как все так же обильно и плотно шел снег. — Я приехала во Франкфурт, чтобы дать показания.
— Какие показания? По делу Мансфельда?
— Нет.
— А по какому?
— Господина доктора Хаберле.
— Доктора Хаберле?
— Вы его не знаете. Он был учителем в интернате. Его уволили, так как я заявила, что он якобы изнасиловал меня. Сейчас он не работает. Ему не на что жить. Его жена и дети живут все еще во Фридхайме и собираются продавать дом. Но еще есть время.
— Время для чего? — спросил комиссар и подумал при этом, как же быстро темнеет.
— Все уладить.
— Не понимаю.
— Я лгала. Доктор Хаберле не пытался меня изнасиловать. Просто я… я…
— Что — я плохо вас слышу.
— Я наполовину разделась перед ним и начала его целовать. Я его довела до сумасшедшего состояния. Мы были одни. Он оставил меня заниматься после уроков. Я была плохой ученицей. Я не хотела провалиться на экзамене. Я думала, если…
— Я понимаю.
— Да? Понимаете?