— Спасибо, дорогая, но я не смогу нарушить закон, подкупить свидетелей...
— Да срала я на этот закон крупными кольцами! — заорала Алла, не обращая внимания на официантов и посетителей, которые недоуменно обернулись на звук ее голоса.
— Тише, чего ты так орешь! — шикнула Лариса, испытывая неловкость.
Но подруге всегда было плевать на мнение окружающих.
— Ты что, старуха, охренела? Из-за какого-то говенного убийства уже лапки сложила и готова покаяться! Может, тебе еще сухари насушить и чемоданчик со всем необходимым собрать?
— Надеюсь, до этого не дойдет... — неуверенно произнесла Лара.
— Дойдет, не сомневайся, если будешь расползаться, как манная каша. А ну-ка, бери себя в руки, подруга, и кончай, как та ворона, говно долбить!
— Все-все, — улыбнулась Лариса. — Взяла себя в руки.
— Вот за это я тебя и люблю. Такая вся из себя утонченная, но в критической ситуации умеешь собрать волю в кулак. Кто сказал, что нас можно победить? Щас! Оптимист — это человек, точно знающий, что вокруг одно говно, но умеющий любоваться игрой света и тени даже на столь малопривлекательном объекте. Запомни, подруга: даже из безвыходной ситуации есть хотя бы один выход.
Допив кофе, они расплатились и вышли из ресторана. Как всегда, Аллин “фольксваген” стоял как раз под знаком “Стоянка запрещена”.
— Почему ты всегда ставишь здесь свою машину? — спросила Лара, усаживаясь справа от подруги.
— Ментов дрессирую! — беспечно отозвалась та, газуя так, что взвизгнули покрышки. — Гаишники — те же менты, только еще борзее. Те, которые давно тут ошиваются, уже устали со мной бодаться, но новенькие иногда проявляют служебное рвение, а я на них отвожу душу.
— Неужели тебе нравится с ними бодаться?
— А чего ж не пободаться? Когда я очень злая, то мне без разницы, на кого наорать. А ментов я по жизни терпеть ненавижу, так что они — вполне подходящий объект.
— Алка, прости мне мои интеллигентские сомнения насчет тебя и Мирона.
— Да нечего прощать, я на тебя никогда всерьез не сердилась. Я закипаю при разных температурах — в зависимости от объекта, вызвавшего неудовольствие. По отношению к тебе этот порог очень высок. Наорать и обматерить могу — это у меня запросто, но таким образом я всего лишь выпускаю пар, когда за тебя волнуюсь. Как в паровом котле — нужно открыть вентиль, а то взорвется, потому я и матюгаюсь. Однако сие не значит, что я в гневе на тебя. Скорее на обстоятельства, если ожидаемый мной эффект слишком долго заставляет себя ждать. Но скоро будут хорошие новости, стохреново. А до той светлой поры мое плечо в твоем распоряжении. Можешь опереться.
— Спасибо, подруга. Я всегда это знала.
— Так какого ж хрена ты занимаешься психологическим онанизмом?! На фоне остальных сволочей ты просто невинный ангелочек, а не убийца.
— Значит, ты все же не исключаешь, что я убийца?
— Не исключаю, — подтвердила верная боевая подруга, глядя на нее.
— Алка, ну тогда у меня точно что-то с головой. Как ты думаешь, может человек убить и сам не осознавать, что убил?
— Не знаю, мать... Может быть, у тебя было временное затмение ума?
— Миша тоже думает, что на меня что-то нашло, я поехала, убила Костю, вернулась домой и все напрочь забыла. Провал в памяти.
— Думаю, это возможно. Ты бы сходила к психиатру посоветоваться.
“Фольксваген” въехал во двор офиса “Примы”.
— Слава богу, живые доехали, — перекрестилась Лариса. — Я даже на дорогу не смотрела, а то у меня случился бы инфаркт от твоей манеры езды.
— А я тебе нарочно зубы заговаривала, — рассмеялась подруга. — Знаю же, какое ты трусло, заячий хвост. Давай ходчее, мать, у меня договорим, пока старикан не подвалил.
Оставив ключи в замке зажигания, она вышла из машины, за ней последовала Лара. По коридору они шли молча, и только в кабинете Лариса сказала, поежившись:
— Алка, мне страшно идти к психиатру...
— А чего бояться-то? — беспечно отозвалась та. — Это раньше все их боялись, а теперь модно посещать психиатра, как на Западе. Вон Ленка после того, как ее Олежек ушел к другой бабе, впала в депрессуху. Рыдала, билась головой о стенку, полголовы волос выдрала с горя, даже руки на себя наложить собиралась. Ей кто-то посоветовал сходить к психиатру. Она поначалу боялась: а вдруг все начнут пальцем показывать. Теперь каждую неделю бегает просто поболтать. Там, говорит, атмосфера такая спокойная, расслабляющая; никто тебя так не будет слушать, как психиатр. Работа у них такая — слушать. Ленка и бегает к нему советоваться по каждому пустяку. Жениха нового нашла — тоже побежала советоваться. Хочешь, я сейчас позвоню ей и узнаю адрес этого психиатрического центра?
— Нет, пока не надо. Как-то не по себе. Будут потом за спиной судачить, что я психбольная.
— Да сейчас же везде анонимность — пришел, поговорил и ушел, а у тебя даже имя не спросят. Сама придумаешь псевдоним, можешь хоть “мадам Чикатилой” назваться. Хочешь, я с тобой пойду, если одна боишься?
— Нет, я пока еще не решила.
— А зря. Не тяни ты с этим. Сама понимаешь, может, это лечить надо.
Раздался стук в дверь, и вошел Ароныч. Он, как всегда, был щедр на комплименты и галантно поцеловал ручки обеим дамам.
В машине они говорили на посторонние темы, о погоде, о том, что весна никак не начнется, Ароныч рассказывал, как на Рождество побывал на карнавале в Риме.
“А моя поездка в Италию, похоже, накрылась. Вместо солнечной Италии мне, скорее всего, придется отдыхать совсем в другом месте, куда меня совсем не тянет”, — с тоской думала Лара, вполуха слушая болтовню Ароныча.
Он привез ее в тихий ресторанчик на четыре столика, где не было ни души. Когда официант принес напитки и закуски, Ароныч приступил к делу:
— Лариса Николаевна, я кое-что знаю о вашем деле, у меня везде есть свои люди. Не буду бередить вам душу неприятным, а лишь предложу свою помощь. У меня есть несколько хороших адвокатов, но один вариант вас наверняка устроит. Это дочь моего старинного приятеля.
“Опять он говорит, что мне нужен адвокат, — с тревогой подумала Лара. — Видно, мои дела совсем плохи...”
— Наташа очень талантлива, блестящий оратор, у нее четкий, логический склад ума, — продолжал Ароныч. — Она умеет видеть то, чего не видят другие. В нескольких делах даже провела собственное расследование, привлекая детективные агентства по мере необходимости, и спасла от тюрьмы людей, которым предъявили необоснованные обвинения. К сожалению, сейчас Наташа в Англии, но вернется через несколько дней. Будем надеяться, что за неделю не случится ничего экстраординарного. Вся беда в том, что вам очень не повезло со следователем. Прохоров — наихудший вариант: фанатик и озлобленный неудачник. Ему пятьдесят три года, а он до сих пор рядовой следователь. Стажеры, которых он обучал десять—двадцать лет назад, уже давно стали его же начальством или ушли в другие структуры. А Прохоров как был следователем, так и остается им по сей день. У него настолько тяжелый характер, что его ненавидят даже коллеги. А он ненавидит тех, кто чего-то достиг.
— Да, это я почувствовала на себе.
— Мне говорили о том, что Прохоров неподкупен. Но я слишком долго живу на свете, чтобы этому верить. Обычно дело лишь в размере предложенной суммы.
— Нет, Борис Аронович, на это я не пойду никогда. Это означало бы признать свое поражение.
— Зная ваш характер, я не сомневался, что вы ответите именно так, хотя, на мой взгляд, это неразумно. Пострадать от узколобости и явной недоброжелательности другого человека, когда можно избавить себя от этого, — это слишком большая цена, поверьте мне, Лариса Николаевна.
— Борис Аронович, дело не только в принципах. Взять адвоката в разгар следствия — это косвенное признание своей вины. Мне не хочется давать пищу для пересудов. И так уже все кому не лень обсуждают мою личную жизнь и, конечно, тихо злорадствуют.