Такая независимость их семьи не давала миссис Беркли покоя — ведь она не могла охватить их своим покровительством, как всех остальных в деревне. Гордость миссис Беркли страдала. Каждое изъявление своей щедрости она драматически обставляла и в душе всякий раз ощущала что-то вроде маленькой личной победы — Ксения, повзрослев, отметила про себя это свойство ее характера, наблюдая ее с другими людьми, но ни с кем его не обсуждала, ограничившись собственным наблюдением.
И тем не менее миссис Беркли — со всеми своими деньгами, обширными земельными угодьями, богатым особняком — томилась завистью к тихой и скромной миссис Сандон, матери Ксении, которая никогда не пыталась делать что-нибудь напоказ, без чего, наоборот, не могла обойтись миссис Беркли. Вот только миссис Беркли не могла объяснить себе природу того странного чувства, какое она испытывала к семейству Сандон. Это было ощущение их превосходства над нею, ничем не выражаемое, никак не обозначаемое и, вне всякого сомнения, в их сознании не присутствующее, что и было для миссис Беркли самое неприятное, сбивающее с толку, — но чье-то превосходство над собой она всегда чуяла нюхом лесного зверя.
А Ксения знала: ее мать в деревушке любили — за добрый нрав, за приветливость, за готовность понять, искренне посочувствовать, не помня в этот момент о себе, — не то что миссис Беркли, к которой в деревне любви никто не испытывал.
Но в минуту беды миссис Беркли решила во что бы то ни стало простереть свое великодушие и над Сандонами, и то, что их единственное дитя оказалось вдруг брошенным на произвол судьбы, каким-то непостижимым образом вдохновляло вдову.
— Что бы ты делала, — не упускала она момента шепнуть Ксении в самое ухо, — если бы я не приютила тебя? Не сделала своей компаньонкой? Не говоря уж об очень приличном жалованье, которое ты от меня получаешь! И ты его получаешь, заметь, почти не прилагая усилий!
Последнее замечание было в высшей степени несправедливо.
В должности компаньонки миссис Беркли Ксения падала с ног, выполняя все ее бесконечные прихоти с утра и до позднего вечера.
То и дело нужно было что-то куда-то переносить, уносить, отправлять какие-то сообщения — плюс ко всем тем бесконечным мелким услугам, какие должна была бы выполнять в доме горничная.
И, что хуже всего, Ксения часами была вынуждена выслушивать въедливые замечания хозяйки не только в свой адрес, но и в адрес всех, с кем она была близко или отдаленно знакома. А перемыть косточки знакомым миссис Беркли очень любила — это было одним из очень важных для нее удовольствий. Ничто так не возвышает, как унижение других, усвоила Ксения этот, как она назвала его, «урок совершенства».
Да, миссис Беркли никогда и ничем не была довольна. Она поистине жаждала совершенства — во всем! Но только Ксения в порыве бунтарской самозащиты частенько думала: а ведь доведись миссис Беркли повстречать настоящее совершенство, вряд ли она бы его распознала, эгоистически сосредоточенная на себе, — даже несчастье Ксении она смогла обернуть себе в пользу.
Но сказать, что Ксения была несчастна, значило ничего не сказать. Ей выпало тяжкое испытание. Жестокая инфлюэнца, скосившая половину Англии в том злополучном году, не обошла стороной и их Литтл Кумб. Умерли многие заболевшие старики, умерли дети, не смогли одолеть болезнь и самые крепкие из трудяг. Редкая семья в их деревне осталась в полном составе, когда эпидемия отступила. Ксения в одночасье лишилась матери и отца.
Все это случилось внезапно. Ксения и осознать до конца не успела, что осталась одна-одинешенька — ни о ней некому позаботиться, ни ей о ком-то.
Миссис Беркли на крыльях заботы переселила ее в Беркли Тауэр, и, еще до того, как успели высохнуть ее слезы, Ксения обнаружила, что ей отдают приказы, а она марширует как новичок-рекрут под командованием офицера.
— Слезами горю не поможешь! — в паузе между перестуком колес назидательно провозгласила миссис Беркли очередную истину на тему единственно правильного поведения в трудных жизненных обстоятельствах. Она любила порезонерствовать, полагая под этим блеск своего ума. И рецептов на все случаи жизни у нее было хоть отбавляй, как примет. — Жизнь научила меня тому, что нет смысла бороться с непоправимым — со смертью, к примеру, — проговорила она на сей раз. — Если уголек выскочил бы из камина продолговатый — это было бы к смерти, к гробу… А тебе выпал кругленький — ты не забыла? К богатству! — Удивительно, но и эту случайность она бессознательно пыталась обернуть собственным благодеянием в адрес Ксении. И дама многозначительно помолчала, дабы сиротка Ксения поглубже усвоила наставление, оценила ее, миссис Беркли, ум, и властным тоном продолжила: