Прошла неделя или две, я потерял счет. Заперся в студии и с головой ушел в работу. Хорошо, что при ремонте предусмотрел здесь душ, теперь можно было не выбираться из пещеры надолго, разве только встретить доставку еды.
Боль медленно растеклась по шее, едва пошевелился: вроде бы и матрас купил какой-то навороченный, ортопедический, а мимолетный сон в неудобной позе даже он не вывозил.
Наступит вообще утро, когда я буду просыпаться, а не воскресать?
В глаза слепило солнце: напротив было только маленькое витражное окно в реальность, а лучи оно раскидывало по всей студии. Я сел, потер лицо, отросшую щетину, глянул на покрывшийся прозрачной пленкой кофе, который уже впитался в кровь, и на Зиму — мой сон наяву. Растворялся в ней каждый день, разрушая связи с внешним миром. Умом понимал, что нужно вытаскивать себя из болота, да хоть как Мюнхгаузен за волосы, но сил пока не хватало.
Где-то на полу пискнул телефон. Поднял его и, кажется, нашел достойный предлог выйти в свет.
С днем рождения! — горело на треснувшем экране послание от Инны.
Забыл совсем — уже тридцать семь.
Очень скоро позвонила мама, поздравила стихотворением: сколько себя помнил, каждый год она писала новое. Попросила заехать, обещала, как всегда, накормить, словно я пожизненно недоедал. Украдкой добавила, что отца не будет дома, и лишь затем ответила, как себя чувствует.
После мамы набрали еще несколько человек. И пока телефон вибрировал от новых оповещений дальше, я, как и прежние несколько дней подряд, гипнотизировал номер Сони на экране. Все искал повод связаться с ней и не находил — любой казался смехотворным. Но день рождения у меня, в конце концов, или нет? Мог я понадеяться хотя бы на маленькое чудо?
«Привет, сон мой»
Напечатал быстро и отправил, пока не передумал. Заблокировал и убрал телефон. Вот теперь точно стоило выбираться, чтобы не свихнуться в ожидании ответа.
Через два часа я уже сидел у Василия, вливал в себя третью рюмку самогона, от одного запаха которого сводило скулы, и слушал его вечные нотации — ну, точнее делал вид, что слушал. Старик был моим преподавателем изобразительного искусства в студенческие годы и единственным другом в нынешние времена.
— Когда ты уже найдешь себе товарищей по возрасту? Плесневеешь же со мной, — возмущался наставник перед очередным тостом.
А возмущался-то наигранно. Добрый он был душой, хоть и ершистый на вид. Я знал его, как никто: Василий научил меня всему, что умел сам, дал мне силы и возможности, а еще крышу над головой, когда после армии я остался без дома и гроша в кармане. Он поднял связи, чтобы заткнуть и поставить на место моего отца, и никогда в этом не признавался. Век ему буду благодарен.
— Ты выглядишь, как заветренный кусок мяса. Тебе нужен молодой друг, чтобы тянуть из него соки, как это делаю я, — он улыбнулся немного криво, после инсульта мышцы лица не всегда слушали его.
— Знаешь же, чем закончилась последняя такая дружба. Повторять не хочется.
— Не все такие твари, как Славик твой. Не все уводят жен.
В груди кольнуло. Уже не так, как раньше, но ощутимо по-прежнему.
После четвертой порции забористого напитка я отправился на поиски кофе. Немного протрезвел от крепкой горечи, еще покурил разок под дребезжащий голос Василия и заказал такси к матери. По дороге сделал остановку в ее любимой кондитерской и у банкомата.
Мы с ней хорошо провели время вместе. Наелся я на неделю вперед — сегодня мама превзошла даже саму себя, на сладкое желудка не хватило. Поговорили на отвлеченные темы, не касаясь отца, Лили и моей работы — на них негласно был наложен запрет. Я сунул ей конверт с деньгами и собирался уезжать, когда входная дверь открылась, ознаменовав явление Христа народу.
— Владилен, — произнес отец, прожигая строгим взглядом.
Знал же, как я ненавидел полное имя, знал, за какие нити дергать. Знал и провоцировал.
Этот урод, отработавший всю никчемную жизнь на заводе, отыгрывался за любые неудачи на собственной семье. Он много лет подряд выбивал из меня «дурь» — так он называл тягу к рисованию, потому как настоящий мужчина мог заниматься лишь физическим трудом, а не «мазней» — это по его весомому мнению. Спасибо Василию, без него я бы не вырвался из проклятого замкнутого круга.
Жаль только мать было оставлять с этим абьюзером, но после армии я сумел объяснить на понятном ему языке — сломал коленную чашечку, что, если увижу у нее хоть один синяк, живым не оставлю. Вот только моральное насилие никто не отменял, а мать была слишком зависима, чтобы его бросить.