[14]: небесно-голубые глаза, светлые ресницы, или, скорее, коричневатые, почти черные, как и брови, кожа розово-золотистого оттенка, губы столь яркие, что кажутся накрашенными, беломраморные зубы, мягкие, розовые мочки ушей, так и хочется укусить; на белой подушке его голова, нарисованная всеми цветами, которые только есть в коробке импортных, из Богемии, пастельных карандашей. Маслом нарисовать его трудно, легче пастелью — однако гость умер, пораженный электрическим разрядом от прикосновения к черным битумным губам. Наверное, у книги Штеккеля переплет был серый, и черным по белому листу объяснялся в ней редкий феномен Ejaculatio Praecox. Были в ней, видно, и иллюстрации — но, наверное, только черно-белые[15], вряд ли в пастельных тонах. Туристические же проспекты, рекламирующие остров Пуэрто-Рико, напротив, изданы во всех красках. По цветному телевизору негры кажутся иссиня-черными, а не темно-коричневыми, как в жизни. Говорят, у мулатов-пуэрториканцев кожа несколько иного оттенка (так говорят они сами). Но все равно всякий раз, как на экране появляется негр, зрительницы думают про себя, что никогда не позволили бы такому прикоснуться к себе, многие из них разделяют этот стыд. Белая женщина, идущая по улице с приколотым к платью белым цветком — символом милосердия — решает отдаться негру, который сидит печально, с глазами покинутого обезьяньего самца: она хочет доказать, что не питает к нему отвращения, а его лапищи уже сжимают ее все крепче, и ее плоть — белая, точно сало, долго лежавшее в глубине морозильника среди толченого льда — подается, впуская в себя черную плоть гориллы, которая благодарит ее за то, что та не стонет, не кричит, не зовет врача, и своим громадным тесаком словно нарезает ломтями это сочное сало... В одной старой газете была заметка о женщине, которая совокуплялась с крупной собакой, кажется, мастифом[16], — после чего уже не могла иметь отношений с мужчинами: от нее стал исходить специфический запах, и те догадывались, что она занимается скотоложеством. Если вся сегодняшняя почта отправлена, все пакеты на понедельник приготовлены и новых крупных заказов до конца дня уже не ожидается, то, будь даже на часах всего половина четвертого, молодой упаковщик может со спокойной совестью уйти с работы — поскольку пуэрториканское население Нью-Йорка успело перенять привычки обитателей большого города[17]. Если не осталось магнитофонных записей переговоров, которые надо было бы расшифровывать, не надо переводить никаких писем за рубеж и не ожидается никакого суперважного телефонного звонка под конец недели, секретарь-переводчица также может позволить себе уйти в пятницу пораньше, так как по традиции все, кто может, еще накануне стремятся на выходные прочь из города в поисках отдыха и развлечения. Но если, наоборот, нужно успеть за пятницу завершить отправку очень важного заказа, учитывая, что таких авральных ситуаций прежде еще не бывало, ни секретарша, ни упаковщик не смогут не задержаться на несколько сверхурочных часов и спасти лицо фирмы. Остальным сотрудникам, а их тридцать один, оставаться нет необходимости. И если к шести часам вечера у секретарши просыпается зверский аппетит, то все равно ей, как стоящей несколькими ступеньками выше в служебной иерархии, не стоит принимать приглашение упаковщика, который к тому же не белый, а мулат. Однако она соглашается, чтобы он сбегал вниз и принес галлон пива — запивать жареную снедь, раздобытую на улице в паре кварталов отсюда[18]. Острую пищу невозможно есть без пива, а в лавках пуэрториканских кварталов Нью-Йорка столько разной соблазнительной снеди: огромные мясные пироги, шарики из темного фарша с молотым маисом, запеченные в листьях — после всего этого, обильно сдобренного жгучим красным и черным перцем, рот горит, а кровь в жилах густеет и бурлит. Тем более, секретарша сидит, закинув ногу на ногу, так что юбка ее открывает больше, чем положено[19]. Секретарша переводит разговор на другую тему, и он вворачивает, что сколько бы он ни ворочал за день ящиков — от него не пахнет, потому что он пользуется дезодорантом; однако на диване начальника секретарша все же чувствует исходящий от него пивной дух, а дальше происходит то, что случается с тем, кто пьет — полное отсутствие мыслей (многие именно затем и пьют, чтобы не думать), а выпившая женщина, если она ни о чем уже не думает, не думает и о собственном благе, и если вовремя отвлечь ее разговором, то она, возможно, почти и не заметит боли, которую он ей причиняет, а получив к тому же необходимый минимум извинений, решит, что, пожалуй, боль уже проходит и не стоит высвобождаться из его объятий[20]. А даже если и захочет высвободиться, ей вряд ли это удастся, ибо сопротивление лишь удвоит его мужскую страсть. На ее соображения о детской преступности и о том, что хорошо бы, чтобы его дети росли не в жутком пригороде, где что ни день что-нибудь случается, он не ответит, потому что на эту тему ему разговаривать неприятно. Минуту спустя она, свыкшись с его полнотой, предложит ему ходить вместе с ним после работы на бесплатные курсы английского, которые действуют в некоторых районах Нью-Йорка — чтобы он мог вырваться из ярма наемной рабочей силы, закончить школу, где он никогда не учился, и работать вместо комбинезона в пиджаке и галстуке; однако он ответит, что, ворочая мешки, зарабатывает больше, чем она своим переводом корреспонденции, потому что в Соединенных Штатах тяжелая работа оплачивается очень хорошо. После чего ей остается лишь закрыть глаза, потому что солнце над островом[21], откуда он родом, огромное, во все небо и на него невозможно смотреть, не ослепнув, — это тропическое солнце обнимает ее, все крепче, и она в своем бессилии может кусать его, отгрызть уши, нос, усы, словно куски пирога с мясом из пуэрториканской лавки или фарш из мяса с кукурузой, запеченный в листьях и покрасневший от перца, — но вот понемногу она уже может приоткрыть глаза и взглянуть в упор, не моргая, на это жаркое солнце; а в будущем не будет уже ни Северной, ни Южной Атлантики: обнаженные, в карибских тропиках, они будут лежать бок о бок и спать[22] или проводить дни за рыбной ловлей и охотой, обеспечивая себе пропитание — и им не будет скучно? — нет, потому что в свободное время она будет рассказывать ему все, что сама знает о живописи, музыке, литературе, так что он не будет ощущать над собой ничьего превосходства, и научит его хорошо говорить по-английски, с совершенным, звучащим как синоним образованности оксфордским произношением, усвоенным ею в стенах Британского института в Буэнос-Айресе... Тихо! Не шевелись! Мать поднялась и уже, наверное, заглядывает в дверь...
вернуться
Гладис снова погружает палец во влагалище.
вернуться
Возбуждение не возвращается, и Гладис кладет руки поверх покрывала, прижав ладони к бедрам.
вернуться
Скопившийся под мышками у Гладис пот начинает раздражать ей кожу.
вернуться
Вытерев подмышки краем простыни, Гладис успокаивается.
вернуться
Гладис бессознательно возобновляет движение пальца.
вернуться
Гладис удается с точностью восстановить в памяти ощущение солидных размеров члена Фрэнка в своем влагалище.
вернуться
Гладис чувствует, что оргазм вновь отступает.