Любовь в Буэнос-Айресе

Мать. Ну, что тебе сказать... Нэнси была не слишком тактична. (Встрепенувшись.) Ах, дорогая, а почему бы тебе не встретить...

Норма Ширер (резко захлопывая книгу). ...хорошего мужчину. Это мы уже обсудили. Я уже встретила единственного любимого мной мужчину. И потеряла его.

Мать. Ну, не горюй, дочурка. В том, чтобы жить одной, есть свои преимущества. Можно ходить, куда захочется, одеваться и питаться, как тебе нравится. Мне лично пришлось двадцать лет ждать возможности самой выбирать меню по своему вкусу! Отец твой в этом отношении был просто невыносим. К тому же знала бы ты, какое наслаждение занимать всю кровать целиком, раскинув руки... Ну, спокойной ночи, дорогая.

Норма Ширер. Спокойной ночи, мама.

Мать. Не читай при таком плохом свете. Испортишь зрение. (Выходит.)

Норма Ширер (поправив подушку, начинает читать).

Но если из трусливости вздумаешь искать в
Любви лишь покоя и удовольствия,
Тогда лучше тебе не переступать этой черты
И направить стопы свои в мир без весен, лет и зим,
Где ты сможешь смеяться, но не взахлеб,
и плакать, не выплакиваясь досуха.

(«Женщины», Метро-Голдуин-Мейер)

Буэнос-Айрес, апрель 1969 года

Мои ухоженные ногти, покрытые лаком оттенка розового цикламена, чистые, гладкие и сильные, с отшлифованными, но не острыми краями, и простыня, чей цвет невозможно распознать в этом полумраке, скрывающая от глаз рисунок на матрасе. Возможно, узоры эти изображают оперение римского шлема, щиты и копья на фоне древесных стволов и листвы, часто встречаемых на гобеленах, обтягивающая матрас тканью с перьями, копьями, щитами и густой листвой в бело-голубых тонах, или бело-розовых, специальная ткань для матрасов, ногти медленно погружаются сквозь простыню в обшивочную ткань, под которой скрываются пряди чесаной овечьей шерсти. В ямках между однородными выпуклостями стеганого матраса пришито по мягкому помпону из белой шерсти — вонзить в них ногти? — помпон подается, но нитка не обрезается, лишь еле заметные следы от ногтей остаются на простыне, и собственное дыхание на обратной стороне ладони вызывает ощущение тепла, как шерсть, как воздух между верхней и нижней простыней. Нога сгибается в колене и скользит к ближнему краю постели, упирается в стену и, помедлив мгновение, возвращается на прежнее место, Кожа чуть прохладнее теплых простыней, а под нею плоть — чем глубже, тем горячее от близости греющих ее костей, — нежная, которую может опалить соприкосновение с нагревательными приборами. Правильный режим, обязательно включающий питание молочными продуктами, вместе с кальцием дает организму необходимые ему силы, Радиатор центрального отопления представляет собой геометрическую сеть из труб, по которым бежит горячая вода, больший или меньший приток которой регулируется вентилем, откуда через равные промежутки времени срывается просочившаяся капля и слышится глухое шипение пара. Порою сквозь оконное стекло проникает с улицы гудок клаксона или рычание мотора, и если поднести к уху руку с часами, можно различить их тиканье. Закрыв глаза, может быть, расслышишь и легкий шум дыхания... Нет, оба лежащих на кровати тела в данный момент пребывают в состоянии почти мертвенного покоя. Кровь, циркулирующая в его теле, как и в моем, завершает очередной круг с судорожной быстротой, но в совершенном безмолвии, даже при случающемся время от времени ускорении. Грудь расширяется, чтобы не сдавливать сердце и дать возможность крови — безмолвной и прохладной, хотя и не из-за безмолвия, — в свою очередь расширять и сжимать сердце. И только покой, не надо больше ничего, от диафрагмы поднимается волна, выпуская наружу из наполненных легких долгий зевок, и еще ноет поясница, утомленная после часовых усилий, когда она напрягалась, помогая ее телу приникнуть к его отвердевшим мышцам и корпусу. В пустыне возникают миражи. Стоит закрыть глаза — и уже не видно спящего на противоположном краю этой широченной кровати Лео Друсковича, однако слышно — когда по улице не проезжает, сигналя, машина — его едва уловимое дыхание. А если не слышно и этого, я могу без малейшего шума приподняться, дотянуться и дотронуться до него — на том конце этой широкой, почти квадратной кровати. А вдруг он проснется и рассвирепеет, потому что отдых ему необходим как воздух? Закрытые глаза ничего не видят. Если он не проснется и будет дальше спать, то, с закрытыми глазами, не увидит ничего из окружающих безобразий, словно слепой. О чем мечтают люди, когда у них есть уже все, чего они желали, и нечего больше просить? О том же, о чем и праведники на небесах: ни о чем, просто спят, отдыхают без мыслей, хотя и чудесно было бы о чем-нибудь помечтать. Или, может, там, на небесах все же думают о чем-нибудь? Если и так, то наверняка о чем-то самом прекрасно.