Ж. — Правда ли, что мы, женщины, начинаем больше есть, когда нас преследует плотская неудовлетворенность?
Г. — Да, однако в эту минуту мне трудно припомнить, что ощущает женщина, мучимая плотской неудовлетворенностью.
Ж. — В такие минуты нервной прожорливости что вы выбираете — сладкое или соленое?
Г. — Не помню уже, в вашем ли журнале или в другом, были изображены бесчисленные хрустальные вазочки с разными сортами взбитых сливок «Пуатье» — с глазурью и без.
Ж. — Наш журнал не рекламирует продуктов, портящих фигуру... Впрочем, помнится, мы однажды помещали фотографию, на которой был бокал из тонкого баккара, с короткой граненой ножкой и расширяющийся кверху, наполненный до половины леденцовым кремом с гроздью вишен и венчающийся белоснежной шапкой сливок...
Г. — А другой бокал, с широким основанием, с темно-шоколадным кремом, украшенный сверху звездочкой из очищенного миндаля. И еще бокал для шампанского с четырьмя крошечными персиками, которые, казалось, покраснели, задохнувшись, в толще прозрачно-желтого крема.
Ж. — Да, различные кремы, сервированные в бокалах: шоколадный, ванильный, пралиновый, мокко, леденцовый...
Г. — Там был еще ликерный — кажется, «Гран Марнье»...
Ж. — Расскажите мне о Лео Друсковиче.
Г. — В тот вечер мама раскладывала пасьянс, а я пыталась, после отъезда моих молодых друзей, вновь приняться за работу. И тут раздался стук в дверь. Этого мужчину, ни разу не встречав наяву, я словно уже знала: он представал мне в воображении.
Ж. — Почему вы не скажете прямо, что грезили о нем?
Г. — Потому что у меня никогда не бывает счастливых грез, лишь кошмары. Но в бессонном полузабытьи, ночами он не раз представлялся мне... едущим в машине в какой-нибудь ночной клуб на берегу Ла-Платы... в бассейне пляшет отражение оркестра... вода в бассейне льдисто-прозрачная, зеленоватого морского оттенка... он танцует с фотомоделью, которая сможет приковать его к себе всего на пару часов... А через несколько дней — он один в открытой всем ветрам степи... шея его обмотана толстым шарфом... из какого материала сшита его куртка?.. это не кожа, не вельвет... должно быть, грубая военная ткань, подбитая овчиной... он спускается с пригорка по стерне, с двустволкой... табачный дым из трубки согревает ему изнутри грудь — на несколько часов он вырвался из своей городской жизни и ее проблем, поохотиться на перепелов и куропаток. Чтобы отвлечься, ему необходимо кого-нибудь убить. Никогда не смогу понять мужскую натуру. А вам, скажите, понятно удовольствие, получаемое ими от бокса или от кэтча? Наблюдали ли вы сладострастное выражение на их лицах при виде того, как на — месте человеческого лица у боксера вдруг оказывается бесформенная масса?
Ж. — Это лишь свидетельство того, что мужчины не страшатся боли, как мы, не поддаются испугу. Настоящий мужчина перед лицом опасности... словно вырастает.
Г. — Вы уверены в том, что говорите?
Ж. — Не будем отвлекаться. Пожалуйста, продолжайте свой рассказ.
Г. — Так на чем я остановилась?.. Ах, да: напившись вволю степного ветра и одиночества, он возвращается в город, сумев избежать встречи с богатой и эгоистичной невротичкой, женой его лучшего друга, которая строила на него планы и потому уговорила мужа пригласить Лео к ним в поместье на выходные... но, слава Богу, для него все уже позади: пора запрягать двуколку и отправляться в долгий путь к железнодорожной станции. И вот уже вагон, постукивая колесами, катит через пампу, везя Лео назад, в его темницу из бетона, уличного движения, мигающих огней и тщеславия — в эту столицу Аргентинской Республики, полное название которой Санта Мария де Буэнос Айрес[28], город, задыхающийся от ядовитых газов. Лео, любимца слишком многих женщин и объект зависти слишком многих мужчин... Так я представляю себе твои дни и ночи, до моего вторжения в ход твоей жизни... Но вернемся к нашему герою: мы оставили его в субботу, и остаток дня он, должно быть, посвятит, запершись в библиотеке, штудированию мэтров искусствоведения — своей возвышенной страсти...
Ж. — «Возвышенной» — стало быть, у него имеются и низменные?
Г. — Да. Тот, кому нравится причинять страдания, питает слабость к помещениям без окон, в которых лица полузадохнувшихся людей приобретают фиолетовый оттенок. Вы этого не знали?
Ж. — Я начинаю лучше понимать вас, Гладис. Настолько, что могу представить, во что бы вам хотелось быть одетой, когда он однажды постучал в вашу дверь. Вы бы хотели носить костюм пастушки — так, сентиментальные воспоминания — дрезденской фарфоровой пастушки, обретшей человеческую плоть — темно-золотистую кожу, просвечивающую сквозь кисейный наряд... Намек и соблазн прозрачной кисеи...
28
В переводе с испанского дословно означает «Святая Мария Свежего Воздуха»