Все это произошло за год или два до описываемых событий, и прозвище Малыша Дугдейла так прижилось в нашей семье, что никто из детей не называл его иначе, даже взрослые смирились с ним, хотя у тети Сэди оно и вызывало смутный протест. Короче говоря, прозвище отлично ему подошло.
-Не слушай Дэви, - сказала тетя Эмили. - Он сейчас настроен во всем противоречить. Подождем убывающей луны, чтобы обсудить наши дела, тогда он будет рассуждать разумно. А теперь мы должны подумать о твоем гардеробе, Фанни. Порядки в доме у Сони ужасно утомительны. Я полагаю, у нее принято переодеваться к чаю? Может быть, мы перекрасим твое платье для Аскота в вино-красный цвет? Хорошо, что в нашем распоряжении почти целый месяц.
Почти месяц был действительно утешительной мыслью. Хотя я и была одержима идеей ехать в этот странный дом, само воспоминание о нем заставляло меня дрожать от страха. И не из-за Профессора Безобразника, которым меня дразнил Дэви, а из-за картин моего детства в Хэмптон-парке, которые мало-помалу начали возрождаться в памяти и сознании, напоминая, как мало радостей было у меня там.
Самыми страшными были комнаты первого этажа. Можно было бы предположить, что ничто уже не напугает того, кто привык, как я, к обществу моего дяди Мэтью Алконли. Этот шумный людоед, этот пожиратель невинных девиц не ограничивал свое присутствие какой-либо частью собственного дома. Приходя в ярость от наших проделок, он бушевал и ревел по всему дому, и в эти минуты самым безопасным местом была гостиная тети Сэди, которая единственная имела на него влияние. Террор в Хэмптоне был совершенно иного качества. Ледяной и бесстрастный, он царил внизу, куда мы были вынуждены спускаться после чая, умытые и причесанные, в платьях с оборками, пока были маленькие, и в матросках, когда стали старше, в Длинную галерею, где десятки взрослых играли в бридж.
Худшим в бридже было то, что время от времени каждый из четырех игроков получал свободу, чтобы побродить по комнате и поболтать с маленькими девочками. Тем не менее, игроки предпочитали отдавать свое внимание картам, и мы могли сидеть на шкуре белого медведя перед камином, разглядывая картинки в книгах или просто молча, пока не получали разрешения идти спать. Иногда лорд Монтдор или Малыш Дугдейл задавались целью развлечь нас. Лорд Монтдор читал вслух Ганса Христиана Андерсена или Льюиса Кэрролла, и в его голосе было что-то такое, что заставляло меня смущенно ерзать; Полли опускала щеку на голову белого медведя и, думаю, не слушала совсем. Гораздо хуже было, когда Малыш Дугдейл затевал игру в прятки или сардины (5), две игры, которые он очень любил и в которые играл в своей "глуповской" (как говорили мы с Линдой) манере. Слово "глуповство" имело особый смысл в нашем детском языке, но только после лекции мы поняли, что Дугдейл не столько глуп, сколько развратен.
В разгар игры в бридж мы были, по крайней мере, избавлены от внимания леди Монтдор, но, если по несчастной случайности в доме не могло собраться четырех игроков, она усаживала нас играть в Быстрого демона, игру, пробуждавшую во мне острое чувство собственной неполноценности, потому что я меняла карты слишком медленно. "Поторопись, Фанни, мы ждем. У тебя есть семерка, я знаю, не будь таким лунатиком, дорогая". Она всегда первая набирала сто очков и не делала ошибок. Она так же никогда не оставляла без внимания ни одной детали моей внешности, ни потертые туфли, ни не совсем соответствующие друг другу чулки, слишком короткое или узкое платье, из которого я уже выросла - все это методично записывалось на мой счет. Так было внизу.
Наверху было безопасно. В спальне, классной комнате, комнате медсестры мы были защищены от внезапного вторжения; когда взрослые хотели видеть Полли, за ней присылали горничную. Но там было скучно, совсем не так, как в Алконли, где мы учились ругаться плохими словами, совершали вылазки в лес, чтобы рыть землю или захлопывать стальные капканы, кормили из пипетки детенышей летучих мышей втайне от взрослых, имевших абсурдную идею, что летучие мыши якобы покрыты паразитами. Полли была послушной и уравновешенной девочкой, которая исполняла все ритуалы и требования домашнего этикета с достоинством испанской инфанты. Ее нельзя было не любить, так она была красива и доброжелательна, но доверительная дружба с ней была невозможна. Она была полной противоположностью Радлеттам, которые без обиняков выкладывали все, что ни придет в голову. Полли не говорила ничего, и если имела какие-либо желания или потребности, хранила их глубоко в своем сердце. Любила ли она что-нибудь? Это было тайной для меня. Мы с кузенами изливали свою любовь друг на друга, на взрослых, на животных, даже на персонажей (чаше вымышленных или исторических), в которых играли. У нас не было никаких недомолвок, мы все знали друг о друге и обо всех любимых нами существах, реальных или воображаемых. И еще мы могли шуметь. Это были вопли счастья, взрывы смеха и веселья, которое обычно царило в Алконли, кроме тех редких случаев, когда они сменялись возмущенными криками и рыданиями. Но Полли никогда не хохотала и не кричала, я никогда не видела ее слез. Она всегда была одна и та же, неизменно очаровательная, милая и послушная, вежливо заинтересованная в собеседнике, забавно шутившая, но никогда не допускавшая излишней откровенности и преувеличенных чувств.