– Вероники? – опешил он. – Но вы, конечно же, знаете Веронику.
Это прозвучало так, как если бы я никогда не слышала о Везувии. Потом я выяснила, что ее звали миссис Чэддсли-Корбетт, и мне показалось странным, что леди Монтдор, которая, как мне часто говорили, была снобом, пригласила погостить какую-то миссис, даже не достопочтенную, и обходится с ней с определенным пиететом. Это показывает, какой невинной в социальном смысле я была в то время, поскольку каждый школьник (точнее, всякий итонец) знал о миссис Чэддсли-Корбетт все. Для других шикарных женщин своего времени она была словно звезда сцены для кордебалета и изобрела тип облика, а также манеру говорить, ходить и вести себя, которые рабски копировались приверженцами моды в Англии по меньшей мере лет десять. Без сомнения, причина, по которой я никогда прежде не слышала ее имени, состояла в том, что она в своей шикарности находилась гораздо выше неискушенного юного мира, меня окружавшего.
Было уже очень поздно, когда леди Монтдор встала из-за стола. Мои тетки никогда не позволяли засиживаться в столовой так долго, чтобы не задерживать слуг, которым прежде чем лечь спать предстояло вымыть посуду, но такого рода вещи в Хэмптоне попросту не принимали во внимание. И точно так же леди Монтдор не обращалась к своему мужу, как это всегда делала тетя Сэди, с умоляющим взглядом и словами: «Не слишком долго, хорошо, дорогой?» – когда уходила, оставляя мужчин за их портвейном, бренди, сигарами и традиционными непристойными историями, которые, как мне казалось, едва ли могли быть сколько-нибудь непристойнее, чем стал за последние полчаса или около того разговор Вероники.
Оказавшись снова в Длинной галерее, некоторые женщины отправились наверх «попудрить носики». Леди Монтдор недовольно поморщилась.
– Я хожу утром, – заявила она, – и на этом все. Меня, слава богу, не нужно то и дело выпускать, как собаку, – на мой взгляд, нет ничего более вульгарного.
Если леди Монтдор действительно надеялась, что Советер обратит свой шарм на Полли и настроит ее на мысли о любви, ее ждало разочарование. Как только мужчины вышли из столовой, просидев там целый час (я слышала, слова Советера: «Эта английская привычка ужасна»), его окружили Вероника и ее кордебалет, лишив всякой возможности поговорить с кем-то еще. Все они, похоже, были давным-давно знакомы с ним, называли его по-дружески Фабрисом и засыпа́ли тысячей вопросов об общих знакомых в Париже и шикарных иностранках с незатейливыми английскими именами – Нора, Кора, Дженни, Дэйзи, Мэй и Нелли.
– Неужели всех француженок зовут как английских горничных? – фыркнула леди Монтдор, довольствуясь болтовней со старой герцогиней, поскольку пространство вокруг Советера было явно занято надолго. Он же, похоже, наслаждался собой, словно радуясь какой-то ему одному ведомой шутке, и его мерцающие глаза останавливались, скорее с беззаботностью, чем с желанием, на каждом ощипанном и раскрашенном личике по очереди, пока те, тоже по очереди и с почти очевидной неискренностью, расспрашивали о своих дорогих Нелли и Дэйзи. Между тем мужья этих щебечущих дам испытывали явное облегчение, как всегда бывает с англичанами, когда есть возможность отдохнуть от женской компании. Они играли в карты на другом конце Длинной галереи, делая, несомненно, гораздо более крупные ставки, чем разрешили бы им их жены, с тяжеловесной мужской сосредоточенностью на игре, не отвлекаясь ни на какие посторонние раздражители со стороны противоположного пола. Леди Патриция отправилась спать. Малыш Дугдейл начал с того, что сунулся в группу, окружавшую Советера, но, обнаружив, что никто там не обращает на него ни малейшего внимания, а Советер даже не отвечает на его вопрос о герцоге де Суппе, если не считать уклончивой реплики: «Я иногда вижу бедную Нину де Супп», – с обиженной усмешкой на лице оставил свои усилия. Он подошел к нам с Полли и, усевшись рядом, стал показывать, как играть в триктрак, поддерживая наши руки, когда мы встряхивали кубик, и поглаживая наши коленки, то есть ведя себя, на мой взгляд, в своей дур-р-рацкой и распутной манере. Лорд Монтдор в компании пары глубоких стариков ушел играть в бильярд. Говорили, что он лучший бильярдист на Британских островах.
А тем временем бедная леди Монтдор подвергалась грандиозному допросу со стороны герцогини, которая, возможно, из духа противоречия, перешла на свой родной язык. Французский язык леди Монтдор был неплох, но вовсе не так пугающе безупречен, как у ее мужа и зятя, и она вскоре стала испытывать затруднения, отвечая на вопросы о мерах и весах. Сколько гектаров занимает парк в Хэмптоне, какой высоты башня, сколько будет стоить во франках нанять плавучий дом до Хенли, сколько километров от них до Шеффилда? Она была вынуждена все время обращаться за помощью к Малышу, который, конечно, ни разу ее не подвел, но герцогиня на самом деле не очень-то интересовалась ответами, она была слишком занята, стряпая новый вопрос. Вопросы эти изливались неослабевающим потоком, не давая леди Монтдор возможности улизнуть к карточному столу, как ей страстно хотелось. Какого типа электрогенератор в Хэмптоне, каков средний вес шотландского оленя, как долго лорд и леди Монтдор женаты («ну и ну!»), как нагревается вода для ванны, сколько собак в своре английских гончих, где сейчас находится королевская семья? Леди Монтдор претерпевала новое для себя ощущение кролика перед удавом. Наконец она не выдержала и прекратила вечеринку, уведя женщин спать наверх гораздо раньше, чем было принято в Хэмптоне.