— А какую-нибудь газету они интересуют? Педро Ибаньесу повезет, если хоть одна газета в мире уделит его истории пять строк. Моя же газета, как тебе известно, самым важным мировым новостям отводит не более пяти строк. Мы стали очень продвинутыми.
Ибрахим усмехнулся:
— Да, никогда не забуду, как я удивился, впервые увидев твою газету в новом оформлении. Я был тогда в Багдаде, мне в руки случайно попал экземпляр, и я обратил внимание на большой заголовок на первой полосе, обведенный рамкой: «Правила очистки и руководство по снабжению». Я его долго разглядывал, думал, что тут какие-то типографские ошибки, и понял смысл лишь прочитав само сообщение — речь шла о таможенных пошлинах и о перемещениях чиновников, не помню уж, больших или маленьких. Я догадался об этом только из контекста. Могли ли мы вообразить, что наша революционная газета станет до такой степени «продвинутой»?
Я замахал руками:
— Умоляю, не затрагивай эту тему. У тебя есть время выпить кофе?
— Даже пообедать, если ты не возражаешь.
Все же его горячность продолжала меня в какой-то мере удивлять. Но я ничем не выразил своего удивления, и мы зашагали по тротуару, обмениваясь новостями о старых знакомых и друзьях. Мне не хотелось, чтобы он почувствовал с моей стороны хоть какой-нибудь холодок. Да я и вправду был рад увидеть его, хотя близкими друзьями мы никогда не были, даже когда вместе работали в отделе внешних новостей. Он, убежденный марксист, называл меня идеалистом и мечтателем. Я же считал его ортодоксом, далеким от понимания настроений людей. В те дни я зачитывался произведениями Сати ал-Хусри[5] и других арабских националистов и верил, вместе с Абд ан-Насером, что рождение нашего великого государства не за горами. Над своим местом в редакторской, под картой арабских стран, я повесил плакат со словами Насера из его знаменитой речи после объединения Египта и Сирии: «Великая держава охраняет, а не угрожает, объединяет, а не разделяет». Эту фразу вывел красивым куфийским почерком работавший в газете каллиграф. Ибрахим всегда иронически ухмылялся, разглядывая плакат и делая вид, что поглощен его чтением. Я, разумеется, вспыхивал, и мы начинали спорить, все больше накаляясь. И все же я тяжело переживал его арест в 1959 году, во время массовых арестов коммунистов. Мне его не хватало. После освобождения из лагеря и возвращения в газету между нами возникло нечто вроде дружбы, как это бывает между долго работающими вместе людьми. Пока не произошел, уже незадолго до его отъезда из Египта, один инцидент. А после катастрофы семидесятых, которая коснулась и меня, — я получил «повышение», став консультантом газеты, с которым никто не консультируется — он уже работал в Ираке, потом в Сирии и наконец обосновался в Бейруте, в одной газете, издаваемой Сопротивлением.
Мы шагали рядом по улицам чужого города, неожиданно сведшего нас вместе, и оба испытывали некоторое смущение, но старались держаться как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки. Иногда в разговоре возникали неловкие паузы, поскольку ни ему, ни мне не хотелось заводить серьезный разговор о прошлом. Я показывал ему достопримечательности города — он был здесь впервые. По пути из гостиницы к берегу реки мы пересекли широкую площадь, окруженную домами в неороманском стиле с высокими порталами. В центре площади стоял памятник — лысый человек верхом на лошади горделиво указывал рукой вдаль. Я объяснял Ибрахиму: это музей, это университет, а этот всадник возглавлял в девятнадцатом веке борьбу за освобождение страны от французов. Старался рассказывать как можно подробнее, чтобы разговор не прерывался. А Ибрахим поддакивал: да, да, вот как?
Однако вскоре все было рассказано, и дальше мы шли молча. Когда мы наконец пришли, я извинился перед Ибрахимом за то, что заставил его проделать пешком такой путь, объяснил, что я очень люблю это кафе и всегда паркую машину поблизости от него. Задержавшись у входа, Ибрахим огляделся кругом и сказал, что он бы очень сожалел, если бы уехал из страны, не побывав в этом месте.
Не знаю, были ли эти слова простой любезностью, или место действительно ему понравилось. Я же был просто влюблен в это кафе: овальной формы, похожий на раковину домик стоял на каменистом мысу, вдававшемся в реку, и к нему вела дорожка, обсаженная цветами.
Посетителей внутри было немного, и мы без труда нашли столик у открытого окна с видом на широкую реку и на гору за ней, покрытую в это время года зеленью лесов и садов. Среди деревьев были разбросаны белые домики с красными крышами. Ближе к вершине виднелись лишь красные треугольники крыш, и все вместе напоминало ступенчатую пирамиду.