Когда мы уселись, Ибрахим шепотом восхитился:
— Какая тишина и покой!
Мне показалось, что в этот момент он вспомнил о Бейруте, но я не стал комментировать его слова, предоставив ему любоваться рекой, прозрачные воды которой стремительно неслись, закручиваясь в серебристые, пронизанные мягким светом волны, и белыми лебедями с гордо поднятыми головами, которые кругами плавали по воде и молча заглядывали в окна кафе. Коричневая утка с блестящей лиловой шеей, делавшая зигзаги под окнами, не ограничилась взглядами, она раскрыла клюв и громко закрякала. Ее призыв был услышан дамой, сидевшей недалеко от нас — она стала кидать в воду хлебные крошки.
Ибрахим долго переводил взгляд с реки на гору и обратно и наконец, сказал, словно продолжая свою мысль:
— Как тебе повезло, что ты живешь здесь!
— Да, мне здорово повезло.
Уловив что-то в моем тоне, Ибрахим бросил на меня извиняющийся взгляд:
— Я хотел сказать…
И оборвал фразу. Подошел гарсон, я спросил Ибрахима, не хочет ли он выпить пива.
— Не стоит в полдень. Договорились о кофе.
Мы заказали кофе. Я со смехом сказал:
— Не припомню, чтобы ты отказывался от пива в полдень или после полудня.
— Увы, возраст, — лаконично объяснил он. И, показав на мою голову, заметил:
— Кстати о возрасте, как это ты ухитрился сохранить черные волосы? Мы все давно поседели, а у тебя ни одного седого волоска.
— Я перестал расти, — усмехнулся я.
Ибрахим, в свою очередь, рассмеялся:
— Если бы остановка в росте уберегала от седины, то мои волосы не побелели бы, ведь мы все перестали расти, весь наш великий народ от океана до залива вернулся в детское состояние и радуется в своей колыбельке.
Я погрозил ему пальцем:
— Не гоже говорить такие слова оптимисту вроде тебя.
Он согласно кивнул головой, снова устремив взгляд на реку:
— Да, не стоит говорить об этом в таком прекрасном месте. Давай сменим тему. Как поживают твои дети, Насер и Ханади?
— Ты хочешь сказать, Халид и Ханади. Халид на третьем курсе инженерного факультета. Скоро приедет меня навестить, он будет представлять Египет на международных юношеских соревнованиях по шахматам в Лондоне и заедет ко мне. Ханади учится в средней школе. Но я не видел ее с прошлого лета. Я пишу им, и мы часто разговариваем по телефону.
Ибрахим слегка смутился:
— Да, я, конечно, слышал о том, что произошло между тобой и Манар. Я не хотел этого касаться, чтобы не пробуждать грустных воспоминаний, но должен тебе сказать, что был очень огорчен, узнав о вашем разводе. Я всегда уважал вас, тебя и Манар, несмотря на наши расхождения во взглядах. Мне нравилось, как смело она отстаивает права женщин.
— Я тоже ее очень уважаю, — подтвердил я с преувеличенной горячностью, — и считаю, что женская страница, которую она редактирует в нашей газете, осталась сейчас единственной, которую можно читать.
— Тогда в чем же дело?.. Ты иногда рассказывал мне о конфликтах, которые между вами возникали, и я всегда принимал ее сторону и возлагал вину на тебя. Мне казалось, что ссоры происходили из-за одного и того же — ты возражал, чтобы она брала на себя дополнительные обязанности в газете?
— Да, я считал, что дети важнее и что она должна уделять им больше времени.
Он неуверенно пожал плечами: «А почему ты не считал, что сам должен уделять им больше времени?.. Ты ведь редко бывал дома. То ты в редакции, то в Социалистическом Союзе, то ездишь по своим журналистским делам по стране или заграницей. Разве она не имела права делать то же, что и ты?»
Ну вот, началось, подумал я. Социалистический Союз, газета — о чем ты говоришь, Ибрахим, о Манар или о себе?.. Ты шаг за шагом втягиваешь меня в выяснение отношений, не правда ли? Но машинально ответил:
— Возможно, я не прав. Я был убежден, что материнские обязанности важнее всего, важнее даже, чем отцовские. Быть может, я ошибался. Но вообще-то причина не в этом.
— А в чем же?
— Уже несколько лет, — вздохнул я, — я задаю себе этот вопрос.
— Значит, ты не знаешь, почему развелся с Манар? — недоверчиво спросил Ибрахим.
— Нет, — отрицательно кивнул я, — мы ссорились, как всякие муж и жена, но все это не было подлинной причиной.
Ибрахим нахмурил лоб:
— Обычно подлинной причиной бывает другая женщина или другой мужчина, но ни о тебе, ни о Манар я ничего подобного не слыхал даже по прошествии стольких лет.
Он помолчал какое-то время, словно не решаясь сказать то, что хотел:
— Может быть, вы… — и запнулся.