Если б мне и вправду исчезнуть!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Сегодня вечером я хочу говорить
Ибрахим тронул меня за руку, и я вздрогнул.
— Что с тобой? — удивился он.
— Мне страшно, — ответил я машинально.
Ибрахим рассмеялся, решив, что я шучу.
— Так, присоединяйся к нам, — предложил он, — доктор Мюллер велел пригласить тебя.
Он представил меня Мюллеру и Бриджит, и мы обменялись несколькими фразами о моей работе, о жизни в этом городе и о впечатлениях от него. Я с трудом подбирал английские слова, как бывает всегда, когда я устал или рассеян. Поэтому предпочитал молчать.
Ибрахим и Мюллер возобновили начатый прежде разговор. Открывая атташе-кейс и доставая оттуда бумаги, Ибрахим говорил:
— Разумеется, я могу предоставить вам документы, подтверждающие конкретные случаи, — обернулся ко мне и пояснил:
— Речь идет о палестинцах и ливанцах, которых похитили израильские патрули на юге Ливана с помощью армии Саада Хаддада[15].
Он рассортировал документы и отдал часть их Мюллеру, продолжая говорить:
— Эти похищенные подверглись пыткам в Израиле, и некоторые из них исчезли без следа.
Мюллер просмотрел бумаги и утвердительно кивнул головой:
— Да, эти факты входят в нашу компетенцию, хотя и косвенно. Лучше, если бы вы ознакомили с ними Комитет по амнистии. Его голос более весом, чем нага.
— Мы уже передали документы в Комитет по амнистии, но нам важно ваше мнение, мнение врачей, именно о фактах пыток…
Я перестал следить за их разговором. Мы сидели далеко от окна, река отсюда не была видна, и я углубился в созерцание неба и далекой горы… Не знаю, почему я вспомнил об этом ребенке… Отчего вновь открылись раны? Или они не закрываются никогда, и я просто иногда забываю о них? Но есть и рана, которая болит постоянно, и ничто не в силах отвлечь меня от этой боли: я тоже принес мучения двум детям, в которых заключается — или заключался? — весь мой мир. Чем ты можешь оправдать себя, беглец? Действительно ли ты глубоко страдаешь или все-таки занят прежде всего самим собой? Тем обиженным ребенком, который живет внутри тебя уже сорок, а может, и пятьдесят лет. Если бы только знать, где таится ошибка, с чего все началось!
Бриджит наклонилась ко мне, тихо спросила:
— О чем вы думаете?
Не размышляя, я ответил:
— О том, что жизнь лжива.
Она отстранилась с несколько удивленным видом:
— Не думала, что проблема в этом. По-моему, жизнь реальна более, чем следовало бы.
И мы снова замолчали. Она курила, переводя взгляд с Мюллера на Ибрахима, по-прежнему занятых своим разговором. Я отметил про себя, что ее большие глаза все еще хранят выражение, появившееся в них к концу пресс-конференции с Педро Ибаньесом: зрачки беспокойно бегают, а веки то и дело вздрагивают. Она пыталась справиться с собой, непрерывно курила и улыбалась какой-то застывшей улыбкой. С близкого расстояния я разглядел, что черты ее лица несколько крупноваты — нос длинен, рот широк. Но все вместе необыкновенно пропорционально и прелестно. Особенно ее украшали широкий лоб и густые, блестящие золотистые волосы, разделенные прямым пробором и заплетенные в длинную косу, которая была аккуратно уложена на затылке и оставляла открытой высокую белую шею. Наблюдая за ней, я отметил также, что ее улыбка не нарочита, просто ее лицо от природы улыбчиво. Откуда взялось это ощущение, я так и не смог определить.
Мюллер тем временем говорил Ибрахиму:
— Мы должны послать комиссию для расследования. Дело в том, что мы бедная организация, существующая на пожертвования ее членов, а большинство из них — старики вроде меня… Значит, даже если мы соберем средства, останется проблема найти добровольцев для поездки, я имею в виду молодых добровольцев, способных работать.
— А вы не можете организовать это в сотрудничестве с какой-либо другой организацией? — спросил Ибрахим и начал перечислять организации и комитеты, имеющие представительства в Ливане. Видимо, он был настроен не отпускать Мюллера, пока не получит от него согласия. Нам с Бриджит явно не было места в их диалоге, и я вполголоса заговорил с ней:
— Из слов Мюллера в начале конференции я понял, что перевод — не ваша специальность?
Полушепотом, как и я, она ответила:
— Если бы было иначе, я не испортила бы конференцию.