Петя снимает темные очки и прячет их в карман.
Смотрит на Захедринского, Захедринский на Петю.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (начинает петь, негромко).
По железной дороге...
ПЕТЯ (подхватывает).
Шел петух кривоногий...
ЗАХЕДРИНСКИЙ (продолжает, громко).
А за ним восемнадцать цыплят...
ПЕТЯ и ЗАХЕДРИНСКИЙ (вместе, в полный голос, все более живо).
Он зашел в ресторанчик,
Чекалдыкнул стаканчик
И еще восемнадцать подряд.[10]
ПЕТЯ (радостно, "не веря собственным глазам"). Дядя Ваня! (Раскрывает объятия.)
Захедринский также. Они бросаются друг к другу, обнимаются, хлопают друг друга по спине.
Петя отступает от Захедринского и смотрит на него так, словно не может наглядеться.
Ну как вы, откуда...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. С северов.
ПЕТЯ. А мы-то уж думали...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже думал.
ПЕТЯ. Но зато живой?!
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Похоже на то.
ПЕТЯ. Здоровый?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этим хуже.
ПЕТЯ. Вот мама-то обрадуется!
ЗАХЕДРИНСКИЙ (указывая на тех, что стоят на стремянке). Твои тараканы?
ПЕТЯ. А-а, нормальные подонки.
Захедринский оборачивается к стоящим на стремянке, сгибает правую руку в локте, а ладонью левой руки ударяет по правому бицепсу. Двое на стремянке делают вид, что ничего не заметили.
Пойдемте, дядя Ваня, встречу положено обмыть.
Идут налево, к столику. Петя отставляет табурет от шезлонга, теперь он будет служить не как подножие, а как место для сидения. Захедринский вытягивается на шезлонге. Петя берет со столика бутылку кока-колы и замечает, что двое на стремянке продолжают на них смотреть.
Вон отсюда!
Двое быстро спускаются со стремянки, становятся рядом и по-военному отдают честь Пете. Затем складывают стремянку и бегом выносят ее налево. Петя садится на табурет и передает бутылку кока-колы Захедринскому.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что это?
ПЕТЯ. А вы, дядя, попробуйте.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (пьет из бутылки). А что, ничего... Только зачем подкрашено? (Отдает бутылку Пете.)
ПЕТЯ. Пятьдесят на пятьдесят. (Пьет из бутылки.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве чистый спирт нельзя?
ПЕТЯ. Теперь уже нет. Европа. (Пьет из бутылки.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понятно. Дешевле получается.
ПЕТЯ. Для меня цена роли не играет.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А в Европе цена - главное.
ПЕТЯ. Сейчас я вам кое-что покажу. (Ставит бутылку на столик и достает из кармана несколько стодолларовых банкнот, держит их веером; берет со стола зажигалку и поджигает деньги.)
ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает с шезлонга). Петя!
ПЕТЯ. Для меня баксы - вот, смотрите!
Оба смотрят на горящие деньги. Петя с гордостью, Захедринский с ужасом.
Пауза.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть бы хоть рубли, а то ведь доллары!?
ПЕТЯ. Рубли лучше горят, только копоти больше.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но... И не жалко тебе?
ПЕТЯ. У меня этого добра хватает.
Когда Петя уже не в состоянии держать в руке горящие банкноты, он кладет их в пепельницу. Деньги горят в пепельнице как факел.
Пауза.
ПЕТЯ (разгребает догорающий пепел). Вот и все.
ЗАХЕДРИНСКИЙ (садится на шезлонг, все еще под впечатлением от валютного костра). Ну и ну, кто бы мог подумать, что ты, Петя, простой, советский ребенок...
ПЕТЯ. Я, дядя, уже не ребенок.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Верно. Как летит время. Но советский.
ПЕТЯ. И уже не советский.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все так говорят, да что-то не верится.
С правой стороны у края набережной появляется Генерал сверхъестественных размеров в форме Советской армии, без головы. Парадный мундир, на груди ряды орденов. На шее выше воротника кровавая кайма, там, где отрезана голова. На согнутой, правой руке парадная генеральская фуражка. Ступает деревянным шагом, не сгибая колен. Медленно и размеренно перемещается налево по краю набережной.
Петя и Захедринский не видят его, как если бы его не было. Генерал существует только для зрителей. В течение всего прохода Генерала сопровождает специальный осветительный прибор.
Доносятся хлопки. Сначала одиночные, потом короткими сериями.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А это что?
ПЕТЯ. Что?
Пауза.
Захедринский слушает. Хлопки, две короткие серии.
А-а, это. Друг друга по морде бьют.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто кого?
ПЕТЯ. Одни других.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зачем же по морде?
ПЕТЯ. А теперь свобода.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так, значит, и я мог бы... тоже мог бы теперь кого-нибудь?...
ПЕТЯ. Конечно, могли бы, правда, у вас, дядя Ваня, силенок уже маловато.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, ты прав, упустил я время.
Петя вынимает золотые, карманные часы, открывает крышку, смотрит время.
Торопишься куда-нибудь?
ПЕТЯ. Время еще есть. (Убирает часы.) А хотелось бы с вами...
Слева входят Двое и останавливаются в некотором отдалении от Пети, не смея приблизиться.
ПЕТЯ. Ну, что там?
Первый приближается к Пете, наклоняется к нему и что-то шепчет на ухо.
Петя встает.
Не сердитесь, дядя, у меня кое-какие дела в офисе.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Иди, сынок, а я тут пока подремлю.
Петя выходит направо, Двое за ним.
Захедринский устраивается на шезлонге, закрывает глаза.
С левой стороны входят Лили и Вольф. Лили идет со стороны авансцены, справа от Вольфа. Она ведет Вольфа под руку. Доходят до левой скамьи и садятся лицом к зрителям. Лили - слева от Вольфа. Смотрят перед собой.
Захедринский открывает глаза, поднимает голову, подобно человеку, который задремал и теперь не может понять, где находится. Замечает Лили и Вольфа. Смотрит на них некоторое время. Узнает.
Встает и подходит к ним.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна! Вот так встреча! (К Вольфу, любезно, но с меньшим энтузиазмом.) Рудольф Рудольфович...
ЛИЛИ. Уже?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мы же не виделись лет пятьдесят!
ЛИЛИ. Уже пора?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Еще бы не пора, Лилиана Карловна, ведь пятьдесят лет прошло, а то и больше!
ЛИЛИ (к Вольфу). Руди, уже пора.
Вольф смотрит перед собой.
(Тряся его за руку.) Руди!
Вольф смотрит перед собой.
(К Захедринскому.) Мой муж плохо слышит.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беда.
Лили берет Вольфа под руку, помогает ему встать. Тот безвольно подчиняется. Лили ведет Вольфа к церковной арке.
Куда вы, Лилиана Карловна...
ЛИЛИ (останавливливаясь вместе с Вольфом). Mais... Vous etez du bateau[11]...