Должен вас предостеречь, что логика...
ТАТЬЯНА (шепотом). Не говорите, прошу вас.
Кукушка кукует в шестой раз.
Шесть! Четное!
СЕЙКИН. А какое это имеет значение?
ТАТЬЯНА. Добрая примета.
СЕЙКИН. И вы в это верите?
ТАТЬЯНА. А почему нет? Лучше верить, чем не верить. Неужели вы ни во что не верите, Петр Алексеевич?
СЕЙКИН. Как бы вам сказать... Я стараюсь.
ТАТЬЯНА. Верить или не верить?
СЕЙКИН. А это одно и то же.
ТАТЬЯНА. О, нет! Все зависит от того, в чем человек нуждается.
СЕЙКИН. Это безразлично.
ТАТЬЯНА. Да нет же! Есть разница.
СЕЙКИН. Никакой разницы нет.
ТАТЬЯНА. Да есть же!
СЕЙКИН (резко). Нет!
Пауза.
ТАТЬЯНА (мягко). Не надо так кричать, Петр Алексеевич.
Короткая пауза.
На меня, пожалуйста, кричите, но... Но, вообще-то, не надо.
Сейкин встает, застегивает китель, одергивает его полы, щелкает каблуками, вытянувшись по стойке "смирно", коротко кивает.
СЕЙКИН. Прошу извинить.
Татьяна протягивает ему руку. Сейкин приближается и церемонно целует ей руку, то есть перчатку.
Сразу же отходит, сначала делая несколько шагов назад, в знак уважения. Рука Татьяны остается на мгновение поднятой.
Пауза.
СЕЙКИН (ходит по сцене взад и вперед, погруженный в свои мысли, делает это бессознательно). Видите ли, когда я верю, у меня возникают сомнения, и тогда я перестаю верить, ибо чего стоит вера, которой сопутствуют сомнения. Так что я уж стараюсь не верить. Понимаете?
ТАТЬЯНА. Пожалуйста, продолжайте.
СЕЙКИН. Ну хорошо, итак я не верю. Но тогда меня начинают мучить сомнения - действительно ли я не верю. Ну и я снова начинаю верить. А тут опять... Словом - замкнутый круг.
ТАТЬЯНА. Вы, наверное, очень утомлены.
СЕЙКИН. Очень. Так или иначе, сомнения остаются, а ведь сомнения необыкновенно мучительны.
ТАТЬЯНА. Я вам сочувствую. А можно узнать, во что вы верите?
СЕЙКИН. Во все и ни во что.
ТАТЬЯНА. И в логику не верите?
СЕЙКИН. Честно говоря, нет. К черту логику.
ТАТЬЯНА. Но это ужасно!
СЕЙКИН. Зато честно.
Пауза.
Татьяна достает из сумки апельсин. Протягивает его Сейкину.
Пауза.
ТАТЬЯНА. Я принесла для вас апельсин.
СЕЙКИН. Для меня?
ТАТЬЯНА. Специально для вас.
СЕЙКИН. Я... не знаю, кажется, я их не очень люблю...
Пауза.
Сейкин подходит к Татьяне и останавливается перед ней.
Пауза.
Сейкин неподвижно стоит перед Татьяной. Татьяна сидит с протянутой к нему рукой, в руке держит апельсин.
ГОЛОС (басовитый, за сценой). Лимонада! Полцарства за лимонад!
Доносится переливчатый женский смех.
Сейкин отворачивается от Татьяны, идет к секретеру и закрывает лист, на котором писал, чистыми листами бумаги.
Татьяна встает, идет к столу, кладет апельсин в вазу для фруктов.
С правой стороны входят:
Иван Николаевич Захедринский, статный мужчина, бакенбарды темные с проседью, лицо бритое. Мешковатый костюм из льняной ткани, просторный пиджак и мятые брюки. Белая рубаха, под горлом черный бант. На голове полотняная, стеганая шляпа-панама в форме цветочного горшка, типа "рыбачьей". В левом кармане пиджака газета.
Лили Карловна Светлова, миниатюрная блондинка. Без зонтика, но в широкой соломенной шляпе. В руке веер.
Александр Иванович Чельцов. Борода "лопатой", соединяющаяся с усами. Шелковая рубаха, подпоясанная кушаком, мягкие сапоги. Без головного убора.
Матрена Васильевна Чельцова.
Рудольф Рудольфович Вольф. Чисто выбрит, костюм хорошего покроя из бежевой альпаки. Шляпа-канотье (под шляпой набриолиненные волосы с прямым пробором). Тонкая, элегантная трость. Широкий шелковый галстук с булавкой.
Анастасия Петровна Батюшкова с полной корзиной апельсинов.
ЛИЛИ. Вы, Иван Николаевич, не демократ.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. В этом случае - нет. Здесь вопрос стиля. "Полреспублики за лимонад" - дурно звучит.
ВОЛЬФ. И подстрекательски.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не обязательно. Кто же отдаст лимонад за республику?
СЕЙКИН. Я.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А, наш поручик. Куда же вы подевались?
ЧЕЛЬЦОВА (к Сейкину, кокетливо). Прятался, как обычно.
ЛИЛИ (глядя на Татьяну). Но не от всех.
ЧЕЛЬЦОВ. Ну там царство или республика, а я аж взмок.
ЧЕЛЬЦОВА. Саша, что ты такое говоришь.
ЧЕЛЬЦОВ. А как мне сказать по-другому...
ЧЕЛЬЦОВА. Извините, господа, муж имел в виду температуру.
ЛИЛИ. Вы говорите о температуре воздуха?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. И он прав, - ну и жара! Анастасия Петровна, не найдется ли чего-нибудь попить?
АНАСТАСИЯ (перекладывает апельсины из корзины в вазу, стоящую на столе). Сейчас принесу квасу.
ЧЕЛЬЦОВА. Но Иван Николаевич просили лимонад.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть будет квас, я бы даже предпочел.
ЧЕЛЬЦОВА. Но мы все слышали...
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не следует понимать дословно. "Полцарства за квас" звучит даже хуже, чем "полреспублики за лимонад", а российскую жажду лучше всего утоляет квас.
ЧЕЛЬЦОВ. Золотые слова.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Там искусство, Анастасия Петровна, а здесь жизнь. У нас всегда так. Шекспир писал: "Королевство за лимонад" и пил лимонад. А мы? Пишем "лимонад", а пьем квас.
СЕЙКИН. Так принесите же этого самого лимонада для Ивана Николаевича.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, поручик, но, право, не нужно.
ВОЛЬФ. Тогда и я попробую вашего кваса.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Браво! Наш гость акклиматизируется. А что для дам?
ЧЕЛЬЦОВА (подчеркнуто, претенциозно выговаривая "дж"). Оранджад.
ЛИЛИ. Наверное, оранжад.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. А вам, Татьяна Яковлевна?
ТАТЬЯНА. Спасибо, я не хочу пить.
ЛИЛИ. Совсем?
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, Анастасия Петровна, теперь все ясно: квасу, оранжада и ничего.
СЕЙКИН. И лимонада.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дался вам этот лимонад, для кого лимонад?
СЕЙКИН. Для Шекспира.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Он умер.
СЕЙКИН. Так это не вы - Шекспир?
ТАТЬЯНА. Петр Алексеевич!
СЕЙКИН. Я думал - это вы. (К Лили.) Ведь правда, Лилиана Карловна? Вы, как артистка, должны в этом разбираться.
ЗАХЕДРИНСКИЙ. Молодой человек, мне весьма лестно, что вы столь высоко меня цените, но не нужно дурачиться.
Сейкин отходит и останавливается в балконной двери, смотрит на линию горизонта. Анастасия выходит налево с пустой корзиной. Чельцова, Лили и Татьяна садятся на диван, Чельцова между Лили и Татьяной. Захедринский садится на стул, поставив его напротив дивана. Вольф садится на стул, также поставив его напротив дивана, но немного сбоку и в глубине, справа от Захедринского. Чельцов садится возле секретера, предварительно повернув стул в сторону дам. На бумаги, разложенные на секретере, внимания не обращает. Так образуется кружок беседующих. Вольф снимает канотье и кладет на колено, сидит в напряженной, вежливой позе. Захедринский снимает панаму и небрежно сует ее в правый карман пиджака, усаживается поудобнее.