— Да, дядя Пьер. Сейчас ведь почти полнолуние.
— В таком случае, может быть, после ужина вы с Ларри немного погуляете по парку… А теперь, мой милый мальчик, мне бы хотелось, чтобы ты поподробнее рассказал о том, откуда приехал и сколько ты собираешься пробыть с нами в Монтерегарде. А как-нибудь потом, если ты захочешь, то сможешь рассказать, чем занимался до тех пор, пока не попал во Францию.
Чтобы ответить на первых два вопроса, понадобилось совсем немного времени, и Пьер с Луизой почти одновременно запротестовали, закричав, что десять дней — это слишком мало для отпуска. От этих искренних слов у Ларри мягко защемило сердце.
— Возможно, вы позволите мне как-нибудь заехать еще раз, — несколько нерешительно проговорил он. — То есть, если…
И вновь его прервали. Ну, конечно же, он будет приезжать в Монтерегард как можно чаще и оставаться здесь сколько его душе угодно! Ведь он не собирается домой незамедлительно?
— Нет, конечно. Но, знаете, это ведь просто предположения, причем ни на чем не основанные. А правила обращения с солдатами весьма похожи на отношение к репортерам: «Хватай их, пока они молоденькие, относись к ним покруче и ничего не рассказывай!»
Все рассмеялись, словно он сказал что-то невероятно остроумное и оригинальное, и, вдохновленный их дружелюбием, Ларри начал рассказывать о Сомюре, о школе верховой езды, о прекрасных людях, об игристых винах и красивейшей местности. Ему не хотелось говорить о нескончаемых неделях, проведенных на фронте, он понимал, что они догадывались об этом его нежелании, ибо совершенно не требовали от него рассказа об этом; и он сам сдержал себя, почти подойдя ко дню заключения перемирия, ибо вспомнил, что для его собеседников этот день — день личной трагедии, которая явно затмила все чувства патриотической радости. Когда он замолчал, Пьер поднялся и сказал, что хочет показать Ларри, как пройти в его комнату. Багаж уже прибыл, и, наверное, Ларри не отказался бы перед обедом принять ванну. Взяв молодого человека под руку, он повел его по широкой мраморной лестнице наверх, опираясь на красивые металлические перила. Потом повел Ларри по длинному коридору, увешанному фамильными портретами и старинными гравюрами, и наконец резко распахнул дверь в огромную просторную комнату, стены которой были обиты вощеным ситцем. Подведя Ларри к окнам, он отворил ставни.
— Посмотри! — сказал он. — Ну как, ты согласен, что вид отсюда просто великолепный?!
Ларри последовал взглядом за рукою хозяина. За гигантским цветником, состоящим из клумб и маленьких конических деревцев, простиралась серебристая гладь озера, в которой отражались широкая колоннада, главный фасад, покатая крыша замка и башни-близнецы, причем отражались с такой отчетливостью, что создавалось полное впечатление совершенной копии замка. К этому магическому зеркалу со всех сторон сбегались дорожки из камня-плитки, с ухоженными зелеными кустиками. Дорожки заканчивались основанием фонтана, спускающегося каскадами и увенчанного мраморной девой, — оттуда и низвергались сверкающие потоки воды, перепрыгивая с одной ступени на другую. Если не считать журчащего звука ниспадающей воды, вокруг царила мертвая тишина, такая же, как и в заколдованном лесу чуть поодаль…
— Очаровательно, не правда ли? — спросил Ларри после долгого молчания. — По-моему… я… я думаю, что это самое красивое место в мире, которое я видел когда-либо!
— Так думала и твоя мама, — странным голосом произнес Пьер де Шане. И, прикрыв окна, вернулся в комнату.
Переливчатый звон колоколов, за которым последовали удары часов, послужили для Ларри призывом поторапливаться к обеду. Приняв душ и одевшись, он устремился по длинному коридору и быстро сбежал вниз по мраморной лестнице. Двери гостиной уже были открыты, и, когда Ларри вошел внутрь, Пьер поднял глаза от бокала с коктейлем и улыбнулся молодому человеку, а затем предложил гостю взять с подноса, стоящего рядом, ломтики поджаренного хлеба с икрой. Маркиз сменил черный костюм на потрясающую форму, и через всю грудь на мундире красовался целый ряд орденских ленточек. Девушки сидели рядышком на софе; Джанина была одета в черное. Ларри ничего не оставалось, как подумать, что этим она хочет подчеркнуть, что в семье траур; причем старается делать это очень настойчиво, поскольку ее отец так же настойчиво старается хоть как-то разрядить скорбное настроение, до сих пор царившее в замке. Однако платье Джанины было великолепного, модного фасона, и прозрачный шифон, из которого оно было сшито, смягчал строгую прическу на прямой пробор и еле заметную напряженность в ее осанке. Луиза была тоже в платье из шифона, однако светло-сером с серебряной нитью, а изящную шею девушки обвивало ожерелье из лунного камня. Взглянув на нее, Ларри понял, что она надела украшения ради него.
Когда они допили аперитивы и Джанина отставила свой бокал, сразу же объявили, что обед подан. Пьер сделал слуге знак уйти, а Ларри он сказал, чтобы тот не спешил, ибо ничего не изменится, если они наполнят стаканы еще раз. Несмотря на то, что Ларри был всецело поглощен созерцанием Луизы, он не смог не отметить чрезвычайной элегантности дяди Пьера, а за грациозностью его манер — беспредельной печали, не имеющей ничего общего с горем его дочери, которое та, казалось, просто выставляла напоказ. Маркиз разговаривал с ней очень нежно и тихо, словно он был опечален из-за нее и пытался разделить ее чувства по мере своих возможностей; однако Ларри отчего-то не казалось, что он настолько же близок к Джанине, как к Луизе, к которой он постоянно оборачивался, обращаясь с ней с чувством очевидной привязанности и совершенно не скрывая этого. Вероятно, в этом-то и заключалась часть трагедии Пьера де Шане: его племянница действительно была ему дороже собственной дочери, и он был бы намного счастливее, если бы сумел заявить о более близком родстве с этой девушкой. Но, естественно, все это было лишь частью трагедии — истинную трагедию он переживал в связи с двойной утратой: смертью единственного сына и жены. Хотя, верно, и это было еще не все. Ларри не понимал, почему ему так кажется, однако чувствовал, что это именно так. Невольно ему припомнилось, что Пьер дважды говорил о Кэри Винсент — каждый раз очень коротко — и был при этом глубоко задумчив.
Словно догадавшись, что Ларри думает о нем, и желая увести эти мысли в иное русло, Пьер наконец предложил отправиться отобедать. Из гостиной они прошли через просторный холл в огромную библиотеку, которой Ларри прежде не видел, потом направились туда, где первоначально в замке располагалась кухня, уже несколькими поколениями де Шане используемая как обеденная зала. Огромный камин с вытяжкой занимал целую стену с одной стороны залы; рядом стоял трапезный стол, расположенный так, что центр залы оставался совершенно пустым, отчего создавалось впечатление обширного пространства. В очаге горел огонь из аккуратных деревянных поленьев; на оставшихся трех стенах висели сверкающие медные кухонные принадлежности: до блеска отполированные миски, кастрюли, сковородки с длинными ручками, отражавшие свет канделябров. В центре стола стояла огромная медная ваза с весенними цветами, а рядом еще две, поменьше, тоже с цветами. Посуда скорее отличалась причудливостью узора, нежели тонкостью материала, из которого была сделана; однако все столовое серебро было массивное и украшенное фамильным гербом, а хрусталь очень красиво огранен. Еще на столе стояло два графина под стать бокалам. Графины были наполнены вином: один — рубиновым, второй — цвета бразильского топаза. Осведомляясь у Ларри, какое вино тот желал бы испробовать, Пьер заметил при этом, что оба сорта являются продуктом с виноградника Монтерегарда и он надеется, что племянник отведает и то, и другое.
— Я уверен, что на завтрак ты ел палтус и телятину, — сказал дядя. — Так что постараемся несколько разнообразить меню вечером, и давай-ка начнем с нашего излюбленного pot-au-feu[33], в приготовлении которого наша старая добрая Альфонсина превосходит всех на свете. А потом перейдем к диким уткам, которыми мы также весьма гордимся. Красное вино будет совершенно уместно, когда мы станем есть салат. А потом примемся за суфле. И, конечно, потом будут шампанское, коньяк… Ну, в таких случаях это неизбежно. А! Вот и pot-au-feu! Ну же, теперь скажи мне честно, Ларри, как ты его находишь: если оно не придется тебе по вкусу, мы придумаем для тебя что-нибудь другое.