Пьер громко рассмеялся.
— Touche, ma mere![36] — весело воскликнул он. — По-моему, тут Ларри тебя обошел. Ну, что скажешь? Так не запустить ли нам это дело безотлагательно?
— По-моему, ты сошел с ума, Пьер. Вы с Ларри совершенно измотали меня вашими разговорами. Я чувствую, что мне необходимо хорошенько отдохнуть, и к обеду я не стану спускаться.
— Несомненно, последний раунд ты выиграл, — заметил Пьер, когда они с Ларри вместе шли по коридору. — И думаю, ты не очень сожалеешь о том, что хотя бы частично виноват, что так сильно утомилась моя матушка. Ничего, ей приходилось испытывать и не такое. Во времена ее молодости признаком абсолютной красоты считалась очень тонкая талия, ее часто называли осиной. Чтобы добиться этого, дамам приходилось проходить сквозь все виды мучений, которые они претерпевали от чрезвычайно тугих корсетов, сжимающих их внутренности. Моя матушка также терпела неимоверные муки, и ее талия стала, если так можно выразиться, «самой осиной». Думаю, нам надо дождаться приезда Поля и Жозефины, прежде чем мы сможем опять заговорить о свадьбе. Однако это дает нам еще двадцать четыре часа отсрочки…
Мсье и мадам Каррер прибыли на следующее утро, и после завтрака Ларри ожидал в своей комнате, когда его позовут, уверенный, что это произойдет так же спешно, как и в случае с маркизой. Однако час проходил за часом, он нетерпеливо мерил шагами комнату или подходил к окну, а за ним все не посылали. Наконец, когда он прождал так долго, что уже начал представлять себе все мыслимые и немыслимые несчастья, явился Леонард и подал ему на подносе с гербом письмо. Ларри поспешно разорвал конверт, извлек письмо и с жадностью начал читать:
Дорогой Ларри!
Тебя, верно, интересует, станем ли мы наносить друг другу удары в пылу горячего спора. Все не так уж серьезно, хотя я отлично бы понял, что, с твоей точки зрения, удаление со сцены всех, кроме Луизы (ну, может быть, и меня), было бы исключительным блаженством. Но Поль с Жозефиной, будучи непохожими на maman, захотели вначале побеседовать с Луизой. Они не пригласили меня на эту беседу, но после того, как они отпустили Луизу (мне показалось, что она вышла, с трудом скрывая отчаяние), они послали за мной, и мне удалось получить довольно точное представление, что имело место между ними. Моя догадка о том, что Поль уже задумал некоего рода брачный альянс для Луизы, оказалась правильной: он решил выдать ее замуж за очень богатого и знатного молодого дипломата Рауля де Бонневилля, который только что был назначен в министерство иностранных дел на Набережной Д’Орси, но в самом недалеком будущем его планируют на должность в Риме. Уверен, что они вообразили, будто Луиза беспрекословно воспримет это известие, влекущее для нее столь блестящие перспективы, и, разумеется, были весьма удивлены, равно как и раздражены, когда она проявила полнейшее отсутствие понимания и признательности, и пришли в негодование от ее упрямого заявления, что если она не выйдет замуж за тебя, то не выйдет замуж ни за кого. Свое отношение ко мне они выразили с холодной учтивостью и еще более холодным критицизмом, ведь они вменили мне в вину, что это я пригласил тебя сюда до их приезда и всячески способствовал впоследствии твоему ухаживанию за девушкой. Надеюсь, ты не будешь упрекать меня в том, что я сказал им правду: я не приглашал тебя в замок и твои ухаживания не нуждались в содействии с моей стороны, поскольку вы с Луизой влюбились друг в друга так быстро и все между вами было уже как бы негласно оговорено за то время, пока вы шли из парка до замка. Разумеется, я добавил, что, хотя я и не ожидал твоего приезда, ты оказался самым желанным гостем в замке и я чистосердечно и искренне поддержал тебя, как только ты попросил руки Луизы. Так что теперь ты, Луиза и я находимся в полной немилости у всех Карреров, равно как и у моей матушки. Однако бояться тебе ничего не надо. Больше тебе не придется беседовать с матушкой. Поль и Жозефина будут исключительно вежливы с тобой, поскольку вежливость входит в их образ жизни, даже когда в сердце своем они готовы убить, правда, я не считаю, что они дойдут до такого состояния. Ты найдешь всех нас в гостиной, где мы соберемся выпить после обеда, как обычно, и если ты хочешь последовать моему совету, то веди себя как родственник и принимай все происходящее как само собой разумеющееся… и веди себя словно простодушный сельский паренек. По-моему, так даже будет лучше. И не спеши, я по-прежнему уверен, что все образуется… хотя и не сегодня вечером.
С любовью, твой
Пьер де Шане
Выходит, все образуется само собой, хотя и не сегодня вечером? Весьма вероятно, что такая возможность не исключена! Но как, ради Бога, обрести спокойствие и не спешить, если еще пять дней отпуска кануло в Лету, а впереди осталось всего пять дней, из которых последние два он потратит на дорогу обратно в лагерь?! Теперь Ларри уже не стремился поскорее представиться, теперь он понимал, что его появления не ожидают до обеда и что теперь, на этой стадии развития событий, попытка увидеться с Луизой будет весьма неосмотрительным действием. Посмотрев на наручные часы по меньшей мере в пятнадцатый раз, Ларри отметил, что до конца его невольного уединения в комнате остался еще час, и поэтому, усевшись у окна, принялся писать письмо деду, как обычно, не обращая внимания на пунктуацию и абзацы. Письмо оказалось необычно длинным, отчасти потому, что Ларри захотелось поподробнее рассказать старику о своем визите в Монтерегард, в том числе и о своей новорожденной любви к Луизе, а отчасти потому, что он чувствовал необходимость хоть чем-нибудь заняться в этот томительный час. Он еще писал, совершенно погруженный в свое занятие, когда в дверь вновь постучал Леонард и сообщил, что мсье маркиз просит передать: напитки подадут немного раньше обычного, поскольку чем больше присутствует членов семьи, тем больше потребуется времени, чтобы насладиться аперитивом перед обедом.
Поблагодарив Леонарда за предупреждение, Ларри отложил исписанные листочки в сторону, вымыл руки и спустился вниз, войдя в гостиную одновременно с Пьером, направлявшимся туда из своего кабинета, но не прежде маркизы, которая, очевидно, уже оправившись после утомления, восседала в своем троноподобном кресле. Она едва удостоила вниманием «добрый вечер, мадам», холодно произнесенное Ларри; но, когда в гостиную вошли мсье и мадам Каррер в сопровождении Луизы, они сердечно пожали руку Ларри и сразу же вступили в оживленную беседу с ним. Хотя эта учтивость была весьма поверхностна, все же она была намного лучше незавуалированной неприязни со стороны маркизы, и если бы Ларри в глубине души не знал, что новоприбывшие относятся к нему не менее враждебно, чем старуха, то они бы вообще не произвели на него неблагоприятного впечатления. Мадам Каррер оказалась очень красивой женщиной, ее превосходное платье выгодно подчеркивало безупречную фигуру, хотя было видно, что и за лицом, и за волосами производится тщательнейший уход, волосы сохранили все те качества, которые делали такой красивой Луизу. Вечерний костюм мсье Каррера был ему немного тесен, он не носил его с таким изяществом, с каким носил свои костюмы дядя Пьер, однако в целом член кабинета министров, несмотря на то, что ростом был гораздо ниже супруги, держался с огромным достоинством. Джанина прибыла последней в сопровождении пухленького священника, чье появление несколько удивило остальных. Маркиза, встретившая появление священника чуть более церемонно, чем появление Ларри, поманила к себе сына и прошептала:
— Я полагала, что у нас состоится семейный обед, Пьер. Ты не поставил меня в известность, что пригласил посторонних.
— О, едва ли можно назвать посторонним мсье кюре, ma mere! Я решил, что будет намного приятнее, если на обеде соберется больше народу… К тому же наш славный священник мог бы сказать нам, нельзя ли отказаться от ряда всевозможных обычных формальностей… в случае, если Ларри с Луизой решат пожениться немедленно.