Мы сели на лавку в сквере недалеко от дома Митча.
Глюк расположился у моих ног и пихнул меня носом в ладонь. Я почесал ему за левым ухом. Почему-то он предпочитает, чтобы его почесывали именно за левым ухом. О правом даже речи не идет.
— Что особенного сегодня? — спросил я у Митча.
— О чем ты?
— Я ведь четко выразился. Что необычного вокруг?
— Ничего, — говорит Митч. — Нормальный вечер. Такой же, как и все остальные.
— Это невозможно. Ответ неправильный. Ни один вечер не похож на другой. Ты просто невнимателен. Присмотрись.
— Присматриваюсь. И не вижу разницы.
— Если бы я был зрячим, то обязательно бы обнаружил что-нибудь. Сам знаешь.
— Это точно. Уж ты-то обнаружил бы.
— Ну так посмотри на все как бы моими глазами. Давай же, Митч. Тебе пойдет на пользу.
Митч надолго замолчал.
— Сегодня Луна в кольце, — сообщил он наконец.
— Отлично. Для начала.
— А в чем причина этого явления, ты знаешь?
— Кристаллики льда в верхних слоях атмосферы.
— Ага.
Митч опять замолчал, а я все почесывал Глюка за левым ухом. Стоило мне на секунду остановиться, как пес тыкался в ладонь носом, требуя продолжать.
— Наверное, это было нехорошо с моей стороны, что мы никогда с тобой не говорили про Перл, — сказал Митч. — Ты, наверное, стеснялся. А я не проявил инициативы.
— О чем говорить-то? Она умерла. Другое дело, если бы я не знал, где она и что с ней.
Я услышал глубокий вздох. Похоже, наш разговор свернул в сторону с проторенной колеи и впереди одни ухабы.
— Я понимаю, тебе тяжело представить, что твоя мать тебя бросила и скрылась.
— Еще бы. Мне и в голову такое не могло прийти.
— Проще думать, что она умерла.
— Она и на самом деле умерла.
— Как мы можем знать это наверняка, Леонард?
— А тут и знать нечего. Если она показывается без телесной оболочки, то уж конечно умерла.
Кажется, мы еще говорили на эту тему. Вспоминать не хочется. Разглагольствовал в основном Митч. Накопилось за двенадцать-то лет. А сейчас изливалось.
Уж не знаю, как это у людей получается держаться одних и тех же мыслей. Мои мысли все время меняются. И связанные с ними слова тоже.
Бедняга Митч. Его послушать, так Перл совершила ужасный поступок. Тут расстроишься.
Может, он даже не верит, что я останусь с ним, когда умру.
Надо заставить его поверить.
По телу у меня пробегает дрожь. Страх тут почти ни при чем. Это волнение. Неужели настала моя минута? Неужели я отважусь?
Вот он, мой дельтаплан. И вот он обрыв.
Разворачиваю брезент. Закрепляю ремни.
Я стою над бездной. В прямом и переносном смысле. Поворачиваю руль, стараясь уравновесить дельтаплан. Ветер покачивает крылья. Мои крылья. Наконец-то они в своей стихии.
Глюк подпрыгивает у меня за спиной и яростно лает, будто мы с ним на пляже и я собираюсь заняться серфингом. Он всегда чувствует, когда ему предстоит со мной расстаться. Пес ненавидит такие минуты.
Я, пожалуй, тоже.
Разбегаюсь. Три шага, четыре шага… Прыгать тут не надо. Земля просто уходит у меня из-под ног, и я лечу. Посмотри на меня, Глюк. Я в воздухе. Погляди на меня, Митч. Хотя нет. Как я мог забыть. Это зрелище не для тебя.
Смотрю вниз. Подо мной чернеет океан. Сплошная вода, куда ни глянь. На воде жидким светом лунная дорожка до самого горизонта.
Ветер забирается мне под рубашку, треплет волосы, холодит босые ноги.
Поднимаю голову и вижу звезду. Почему-то одна ярче, чем остальные. Я могу долететь до нее. Похоже, звезда зовет меня.
И я оставляю обрыв за спиной и направляюсь в открытое море. Лететь над океаном совсем не страшно.
МИТЧ, 37 лет
Добровольная слепота
Наконец все преграды рухнули и наша беседа о Перл состоялась. Это случилось в парке на скамейке. Леонард поправлялся после операции.
До этого он соблюдал постельный режим.
В тот вечер, стоило мне ненадолго отлучиться, как он уже сидел на кровати, свесив ноги. Вид у него был встревоженный. Повязки сняли несколько дней назад. Леонард видел очертания предметов, свет и тень. И больше, пожалуй, ничего.
— Что это ты подскочил? — осведомился я. — Тебе лежать надо.
— Зачем? На кой фиг мне лежать? Здоровье у меня прекрасное, никаких недомоганий. Я слеп, вот и все.
— Мне казалось, лежать тебе удобнее.
— Полежи сам пару неделек, когда ты совершенно здоров, тогда скажешь, что удобнее.
Я присел рядом с ним.
— Как мне развеселить тебя? — спросил я. Ясно ведь было, что Рубикон перейден и что той заботы, которой я старался окружить его, уже недостаточно.