На женской половине слышен был голос матушки — та отдавала распоряжения. Дочь ожидала мужа, великого кагана, уже почти десять дней, и мать помогала ей как могла.
«Отчего матушка так печальна? Отчего так резко в последнее время звучит ее голос? И отчего все время заплаканы мои сестры?»
Гулан ощутила, что она словно приходит в себя после страшного сна. Сна, длившегося почти год — с того мига, как вошла она под этот кров, и до того мига, как родился ее сын, первенец, наследник.
— Я назову его Кюлькан, — тогда прошептала она.
— Да, детка. Твой сын будет Кюльканом.
— Но, быть может, лучше было бы дать ему имя деда, твоего мужа и моего отца, Токтоа-беки?
— Нет, родная, это будет ошибкой. Наследник великого кагана не должен носить имени вождя другого племени… дабы не вызвать ненависти у его старших братьев и презрения у его отца.
Губы матушки дрожали. Но только сейчас, по прошествии трех почти месяцев, Гулан задумалась, отчего. Тогда она была уверена, что мать просто рада за нее, рада, что малыш здоров, что выжила она, Гулан, что сможет выносить и родить великому кагану и других детей.
Девушка встала. Осторожно положила уснувшего сына и поправила кошму так, чтобы она высоким валиком окружала ложе наследника хана. Малыш сладко спал.
Гулан вышла из покоев и раскрыла двери комнаты, откуда был слышен материнский голос.
— Хатун, — в низком поклоне склонились служанки.
— Дитя мое. — Матушка раскрыла Гулан объятия.
— Мне нужно поговорить с тобой, мама… — прошептала девушка.
— Не здесь, дитя.
Гулан кивнула.
— Мне нужно отдать распоряжения по дому.
Девушка развернулась и поспешила обратно в свои покои — она слышала, что мать спешит следом за ней.
К счастью, Кюлькан крепко спал. Гулан опустилась рядом с сыном на китайскую лаковую скамеечку и указала матери место напротив себя.
— Мама, мне нужно поговорить с тобой. Но так, чтобы никто и никогда не догадался, о чем мы говорим.
Та покорно кивнула. Она ожидала этого разговора, готовилась к нему и в глубине души была рада, что дочь первой его начала.
— Отчего все время так печальны твои глаза, мама? Отчего плачут мои сестры?
Матушка тяжело вздохнула. Что ж, откладывать дальше, лгать — было бы уже неразумно. Но следовало помнить и о Кюлькане — горе могло лишить Гулан молока.
— Я расскажу тебе все, дочь. Однако слова мои будут страшными, а горе, что свалится на твои плечи, может быть нестерпимым. Смири же сердце, дочь, и прими известия без гнева, как подобает принцессе меркит.
— Как давно я этого не слышала, — с улыбкой проговорила Гулан. — Теперь я чаще жена Великого кагана.
— Ты всегда была и останешься наследницей имени меркит. А Великий каган… Всего лишь твой муж. В твоих руках сейчас больше власти, чем в его имени, — у тебя растет его сын.
Гулан почувствовала, как черные тучи затягивают ее душу. Отчего матушка сейчас говорит о власти, отчего упоминает силу?
— Мама, что случилось?
— Дитя, вскоре после того, как мы с твоими сестрами поселились здесь, пришло страшное известие. По велению Великого кагана, твоего мужа, Найя-нойон, его слуга, вырезал всех мужей племени меркит до последнего младенца. А женщин, которым не повезло остаться в живых, увели в рабство…. Им даже не позволили стать женами солдат Найя-нойона.
Мать проговорила это на одном дыхании, без выражения. Должно быть, она сто раз уже пыталась сказать это дочери и останавливалась в последнюю минуту.
— Все погибли? И отец, и братья?
— Да, дитя, и отец, и братья.
— Но за что? Что так разгневало Великого кагана?
— То был не гнев, дочь. То была месть…
— Месть?
— Да, месть. Старики рассказывали, что дед твоего отца, Хоас-беки, пригласил отца твоего мужа на пир. И отравил его, дабы взять власть над его племенем. Однако отец твоего мужа оказался силен, добрался до шатра своей семьи и поведал о подлости деда твоего отца своей семье. Младший из сыновей поклялся, что отомстит всему племени меркит до последнего младенца. И сдержал свое слово… Спустя почти четыре десятка лет.
Гулан плотно сжала губы. Месть… И теперь она принцесса народа, которого более нет. Мать единственного из мужчин меркит, оставшегося в живых… И при этом любимая жена человека, приказавшего убить всех мужей рода меркит.
— Кто принес эту весть? И когда?
— Весть принес сам глупец Найя-нойон. Этот презренный поведал об этом мне самолично и пытался взять меня силой, дабы стала я его наложницей. Рассказал со смехом, зная, что я не посмею поднять на него руку.