— Он такой неблагодарный, Хайме, — сказала мама.
Возможно, отец согласился бы с ней, но в этот момент прибежали внуки. Рейна начала играть на пианино. Мне ничего не оставалось, как поблагодарить портрет Родриго Жестокого за сделанный мне подарок. Тут тетя Кончита, у которой было много сыновей, спросила:
— Слушай, Томас… А что насчет доли Магды?
— Ничего. Мы не трогаем долю Магды.
— Хорошо, но она, — это уже был мой дядя Педро, — разве не сбежала? Нет? Строго говоря, она не заслуживает…
— Мы не трогаем долю Магды. — Томас вздохнул, он произнес эти слова твердо, словно пытался донести свою мысль до детей, а не до взрослых. — Ее доля хранится в банке и будет послана туда, где Магда теперь проживает. Мы сразу же передадим ей деньги, как только узнаем адрес. — Он повысил голос. — Хотя Магда ничего знать о нас и не желает, она все же наша сестра.
— Верно.
Это был снова голос моего отца, он единственный, похоже, сохранил самообладание. Однако его поведение действовало на нервы моей матери.
— Ты не можешь судить, потому что ничто здесь не принадлежит тебе!
— Это верно, но все же судить я могу! Разве нет? И повторю, что решение деда верное.
Я посмотрела на маму, она взяла себя в руки и теперь спокойно смотрела на присутствующих.
— Ты обо всем знал с самого начала, Томас! Ты знаешь, где она, и папа об этом знал, вы втроем объединились против нас! Вы не имеете права! Ты слышишь? Вы не имеете права! Она ушла со всеми своими вещами, и ты, ты не более чем… Вы все эгоисты, выскочки, вы все одинаковые! Вы ничего не стоите, слышите? Ничего! Вы — грязь… Какой ужас! Если бы была жива мама! Какой ужас, Господи!
Мама обмякла на стуле, казалось, она была в обмороке. В течение нескольких секунд никто не двигался с места, чтобы помочь ей. Все понимали горе дочери, потерявшей отца. Но все будто чего-то ждали и не приближались к ней. Наконец Рейна подбежала к маме и обняла ее, как будто хотела защитить ее от нее самой, спрятать от наших глаз. Я наблюдала за ней, у меня была не такая быстрая реакция.
Первое, что мне запомнилось о Магде, — это как раз полное отсутствие воспоминаний. В моей голове весьма причудливо запечатлелись события прошлого. Я была еще очень маленькой. Помню, как меня целовала какая-то женщина и время от времени дарила подарки. Она была вечной гостьей в нашем доме и, как выяснилось, приходилась мне теткой. Магда не жила постоянно в Альмансилье, не приходила по воскресеньям в Мартинес Кампос, не ужинала с нами в Рождество, но, она, на мой взгляд, была гораздо интереснее моей матери. Шли годы, а она мне не особенно нравилась, причем в каждом возрасте по разным причинам. Например, потому, что к пустякам, которые она мне дарила, прилагались инструкции на языках, которыми я не владела, или потому, что она обращалась к няне Хуане на «ты», а на свой день рождения приготовила взрослым бокалы с вином, а детям всего лишь одно несчастное блюдо с жареной картошкой. Потом, когда Магде надоели постоянные разъезды туда-сюда, она стала оставаться в доме дедушки и бабушки на более длительное время, и я начала ее ненавидеть уже по определенным причинам и с такой силой, которая сегодня мне кажется болезненной для девятилетней девочки. Дело в том, что Магда была похожа на свою сестру — мою маму, — но в то же время, она, как женщина, была более привлекательна, чем мама, и я ставила ей это в вину. Это было непростительной обидой.
Раньше я не могла вычленить те нюансы, которые создавали чудо различия сестер. Разница заключалась в том, что у Магды была цель, к которой она стремилась, а моя мать на фоне сестры казалось бледной копией, несмотря на общее сходство. Теперь я вспоминаю некоторые детали и вижу Магду, курящую сигарету: ее левая рука прижата к груди, а правая поддерживает левую в локте. Эта поза выглядела такой монументальной, что, казалось, ее рука удлинялась и становилась частью белого дыма, который шел от сигареты, зажатой между пальцами. Когда Магда курила, ее кисть была расслабленной, жесты — всегда продуманными. Я видела ее сигарету с Суматры, маленькую и тонкую. Спустя сутки после приезда Магды мама разрешила мне посмотреть ее мундштук, который нигде не выглядел так хорошо, как в руках хозяйки. Я могу попытаться объяснить завладевшие тогда Магдой чувства, которые нельзя объяснить ничем иным, кроме как отчаянным желанием постоянного бегства. При этом Магда не желала иметь что-либо общего с мадридскими сеньорами того времени, которым моя мать всегда уступала и со всем соглашалась. Поведение Магды всегда мне казалось несколько вычурным, многое из того, что она делала и говорила, было не столько плохо, сколько утрированно.