— Тебе нравится твой бант?
С этими словами Магда дотронулась до меня. Ее вопрос поставил меня в тупик. Я не знала, как мне следует относиться к широкому красному банту, точно такой же носила Рейна. Более того, мы даже завязывали банты одинаково справа, что делало нас похожими. Я фыркнула, потому что причастие длилось уже несколько часов и я с нетерпением ждала конца. Не колеблясь ни минуты, я ответила с самым наивным видом:
— Да, он мне очень нравится.
— А тебе бы понравился бант другого цвета? Или на другом месте, слева, или по центру, или если бы тебе заплели волосы в косу?
Магда неторопливо курила через мундштук из слоновой кости, сделанный в форме рыбы, и постукивала каблуками о гранитные плиты пола. Она смотрела на меня улыбаясь, а меня пугала собственная медлительность при ответе на ее вопрос.
— Нет, мне бы не понравилось.
— Значит, ты хочешь всегда быть копией твоей сестры.
— Нет… А что бы изменилось, если бы было наоборот?
— Если бы твоя сестра была твоей копией? Ты это хотела сказать?
— Верно.
— Этого никогда не случится, Малена, — она отрицательно покачала головой, — только не в этой семье…
Прошло три года, и я научилась уважать матушку Агеду, которая была сущим бедствием: ходила по коридорам, словно лошадь, хохотала в полный голос, громко разговаривала, тайно курила, всегда с мундштуком, причем табак я сама тайком приносила для нее в колледж. Это были близкие и понятные мне привычки, которые я с ней разделяла, потому что тайно мы были очень похожи. Мы обе жили на пограничной территории, где матушка Агеда была невозможной монахиней, а я — невозможным ребенком, мы обе развивали в себе двуличность, чтобы запутать окружающих, наши грехи были похожи, и их хватало, чтобы разбавить нашу монотонную жизнь авантюрными историями наподобие рассказа о спасении Америки смелыми Алькантарас. Эта история распространилась со временем в классы, в часовню, в крылья здания, где мы обе бегали с наименьшим риском.
Время от времени Рейна спрашивала, почему моя антипатия к Магде вдруг переродилась в любовь, причем такую сильную. Сестра часто недоумевала по этому поводу и приходила к выводу, что ничего не изменилось: Магда осталась Магдой, даже когда сменила имя. На это я отвечала по-разному, но Рейна, хотя и была такой умной, не могла меня понять, но в одном мы с Рейной были единодушны во мнении: Магда не была монахиней и не могла ею быть.
Магда никогда никому ничего не писала, даже маленького письмишка, хотя ни в коем случае не потому, что стеснялась монахинь, с которыми проводила большую часть времени. Она так и не смогла научиться притворяться — ни когда все шло хорошо, и она соглашалась говорить шепотом, ни когда стояла на коленях в часовне, закрыв лицо ладонями, ни когда по понедельникам на первое была тошнотворная чечевица. Она, правда, молилась, вместо того чтобы просто трижды перекреститься, а потом со страшной быстротой набрасывалась на тарелку и съедала все с диким аппетитом.
Слабость Магды заключалась в том, что она не избавилась от гордыни и возмутительной привычки постоянно улучшать свое угловатое лицо, глядясь украдкой в хрусталь до тех пор, пока не достигала нужного результата. Магда меньше всего была монахиней — она украшала себя для того, чтобы быть привлекательной.
Мы с Рейной копировали все жесты Магды, желая понять ее суть. Моя сестра в этом деле преуспела настолько, что Магде пришлось скрыться из этого мира, чтобы забыть отражение человека, которого можно было определить лишь как бой-бабу. Я никогда не принимала это определение, но соглашалась в течение определенного времени с тем, что некоторыми подобными чертами Магда все-таки обладает. Особенно это было очевидно, когда Рейна весьма похоже повторяла ее движения и манеру одеваться.
Я использовала свое свободное время для того, чтобы сопровождать тетю в часовню менять цветы у алтаря. Это была единственная работа в монастыре, которая ей нравилась. Мне доставляло удовольствие оставаться с Магдой наедине, соблюдая дистанцию и видя, как торжественно она идет по центральному проходу, чтобы совершить ежедневный ритуал. Она несла кувшины с водой, ножницы и мешки для мусора, чтобы убрать вчерашние цветы. Я наблюдала за тем, как Магда это делает, а она, в свою очередь, мне что-нибудь рассказывала. Однако однажды утром наше молчание затянулось, я почувствовала неловкость. Казалось, Магда витает в каких-то небесных сферах, поэтому я решила сама начать разговор, спросив первое, что пришло на ум.
— Послушай, Магда… — я никогда не употребляла слово «тетя», это было моей привилегией, — почему тебя называют здесь не так, как дома? Ты бы могла называться «матушка Магдалена»? Разве нет?