— А у тебя проблемы, старик, — неожиданно изрек Петр и лениво приподнял опухшие веки. — Большие.
— С чего ты взял? Тоже мне, провидец.
— Не провидец, а художник. У тебя это на лбу написано.
Я рассмеялся:
— Маслом?
— Угу. Почти.
Тяжело вздохнув, я попытался отговориться:
— Устал, знаешь…
Мы вновь замолчали. Хорошо, когда рядом есть люди, с которыми можно просто помолчать о своих проблемах, а можно и поговорить. Принуждать к откровению Усов не будет, но помочь, если надо, никогда не откажется. Только чем? Я сам не знал, чем конкретно можно мне помочь.
Меня подставляют, меня хотят убить… Где и кому я перешел дорогу? Почему Сергей Петренко, мой однокашник, вдруг превратился во врага. Именно вдруг? Мы никогда не вели с ним общих дел, никогда не ссорились из-за девушек, да и вообще не ссорились и встречались редко. Так, в больших компаниях по большим праздникам. Я вспомнил его лицо, когда он пытался объяснить, почему мне надо уговорить Тимура Авдеева, владельца солидной страховой компании, оформить сомнительной Серегиной конторе по продаже франшиз полис на крупную сумму. Это была мордочка крысы, даже остренькие зубки показались как будто. Такая мордочка сильно диссонировала с его крупной фигурой, и уж никак не вязалась с его добродушным обликом. Еще и деньги за услугу предлагал, причем, немалые, что меня крайне удивило и насторожило одновременно.
Я только неделю назад заключил большую сделку с предприятием родственника Авдеева по переработке древесины. Пойти сейчас к нему и втюхивать это заведомо горелое дело с Петренко — просто сумасшествие. И самое главное, когда я спросил, почему бы ему самому не поговорить с Авдеевым, он как-то невразумительно начал отнекиваться, ссылаясь на давний конфликтик с этой компанией. Именно так и сказал — «конфликтик». Разговор странный, потому что как бы ни о чем. Я отказался. Петренко нисколько не удивился. Я это видел по его пустым глазам — он не рассчитывал на другой ответ. И только когда я собрался уходить, он неожиданно тихо произнес мне в спину:
— У тебя, Соболев, будут неприятности. Тебе лучше сделать то, что я прошу. Ты помнишь Катерину?
Я остановился как вкопанный и медленно обернулся.
— Что ты имеешь в виду?
— Да ты не нервничай так. — У Петренко внезапно осип голос. Похоже, что сам он нервничал по полной программе. Меня это ставило в тупик. Я ничего не понимал.
— Как ты думаешь, что скажет Авдеев, если узнает, что ты подбиваешь клинья к его жене?
От неожиданности я опустился на стул, стоявший в конце большого стола.
— Я?! Что ты несешь? Никогда у меня с Катериной ничего не было. Серега, ты бредишь!
Петренко засунул руки в карманы и отвернулся к окну.
— Для тебя, может, и бред. Только есть снимки, где ты обнимаешь женушку страхового магната. И сам понимаешь…
Я расхохотался.
— Петренко, с каких пор ты записался в шантажисты? Никаких фото быть не может, потому что я…
Он резко обернулся, подошел к столу и, вытащив из ящика фотографии, запустил их по столу в мою сторону.
На снимках мы с женой Авдеева сидели рядом, моя рука была на спинке ее стула. На лицах глупая улыбка, которую можно истолковать как угодно. В первое мгновение я остолбенел, но спустя минуту с облегчением выдохнул — дело было пару лет назад в ресторане на корпоративе у Авдеева. Хотя покажи это фото любому другому… Я тогда и не знал, что Катерина была женой Авдеева, его самого там не было. Так, легкий застольный флирт. Да и не в моем вкусе дамы из высшего общества. Слишком много в них неправды, фальшивых чувств и настоящих, дорогих бриллиантов. Я еще раз посмотрел на фото. Стола на фото как раз не было видно, поэтому трудно судить: сидим мы в большой компании или тет-а-тет. А на следующем снимке я, вдобавок ко всему, что-то там шепчу ей на ухо. Дальше хуже — мы танцуем. Только снимок очень крупный, и получается, что я Катерину обнимаю, а она прикрыла глаза от удовольствия. Черт!
Я машинально засунул фотографии в карман и поднялся.
— Петренко, ты псих. Тебе лечиться надо. Понял?
Черты лица Сереги заострились, и он окончательно стал похож на грызуна.
— Я желаю тебе только хорошего, — просипел он.
— И тебе не хворать, — едва сдерживаясь, чтобы не заехать ему по шее, ответил я.
Усов безмятежно спал, подложив под голову руку, рядом в пепельнице дымилась сигарета. Я поднялся, убрал пепельницу, взял с кресла плед и осторожно прикрыл им художника. Пусть приходит в себя, бедолага. У него, во всяком случае, все ясно в этой жизни. У Петра лишь две составляющие его творческого бытия — вдохновение и отсутствие оного. С последним еще как-то можно разобраться, хотя бы таким вот чудовищным образом. А муза покапризничает и вернется, куда она денется.